"Шамиль Ракипов. Прекрасны ли зори?.." - читать интересную книгу автора

- Он тоже любил, облокотясь вот так на подоконник, любоваться садом.
Эх, сынок, а знал бы ты, какие планы он строил на будущее! Всю землю
собирался в цветник превратить... Впрочем, его желания с делами не
расходились. Подговорил братьев Роговых, Ивана Чернопятко, других парней,
сверстников своих, и засадили они большущий пустырь перед шахтой деревьями.
Ты заметил, должно быть, какой там нынче красивый сквер? Но этого им
показалось мало. Разровняли лопатами улицы, засыпали речной галькой - чтобы
люди по весне да по осени грязь на них не месили... А зимой, чертенята, едва
вернутся из школы, убегают на железную дорогу: собирают просыпавшийся с
вагонов уголь. Стране угля в ту пору не хватало, каждая кроха была дорога.
Вот так мальчишки пытались помочь шахте план выполнять. И ни копейки за свой
труд не просили. Так они свой пионерский долг выполняли. Соберутся - и
делают. Да-а... Много доброго можно рассказать о Гильфане, очень много.
Ладно, заходи уже в дом. Рассказ старушки моей о Фатиме одним ухом и я
слушал. Делал вид, что дремлю, а сам слушал. Она многого не договорила.
Заходи, я доскажу. И моя память, слава богу, пока не дырявая. Ничего не утаю
от тебя, коль написать о Гильфане собираешься. Пусть узнают все люди, каким
он был человеком...
- Говорят, настоящего батыра сызмальства видно по тому, как он любит
работу, - продолжал Халиулла-бабай, когда я вошел в комнату и мы уселись
друг возле дружки. - Гильфан, когда еще в школе учился, ни минуты не мог
усидеть без дела. И когда вырос и шахтером стал, таким остался. Вернется с
работы - а в шахте, сам знаешь, работа не из легких, - наскоро перекусит,
потом глядишь - а в руках у него уже топор, молоток, ножовка. Уже что-то
рубит, пилит, забивает, строгает. Кажется, все уже переделано, ничего не
осталось, а он непременно найдет себе занятие. Ту беседку, что ты в саду
видел, он своими руками смастерил. Лавки в бане сам сколотил, трубы, краны -
все провел. Он тоже, как и я, любил попариться и похлестать себя веничком...
Сноровкой Гильфан, видно, в мать пошел. У нее руки были золотые...
Мать Гильфана, наша Фатима, была в девичестве очень красивой. Многие
парни вздыхали по ней, увидев ее тонкую, как тростиночка, фигурку, изогнутые
черные брови, алые щеки. Видел бы ты ее, когда она спешила за водой,
позванивая серебряными подвесками, вплетенными в длинные косы! Шаги легкие,
скорые. Держится пряменько и на плече расписное коромысло несет с двумя
ведрами. Прямо загляденье. Идет - себе под ноги смотрит, глаза от встречных
парней прячет, будто боится кого-нибудь к себе приворожить. Глаза у нее
большие, черные, как сливы, излучают свет. Проникает тот свет в самое
сердце, заставляет его биться чуть быстрее, чем оно билось прежде...
А то, бывало, возьмет свой кубыз и, едва-едва прикасаясь к нему губами,
затеребит медный язычок инструмента длинными белыми пальцами. И такое
сладкозвучие польется, что, ей-богу, в ту минуту чувствуешь себя на седьмом
небе!
Напасть подкралась нежданно-негаданно. Заприметил Фатиму, на нашу беду,
мулла селения, Исхак. У самого уже три жены, решил Фатиму четвертой взять.
Заслал к нам сватов...
Мы, по правде сказать, растерялись. Не знаем, как и быть. Не грех разве
погубить жизнь такой красавицы, выдав за старика? А попробуй-ка отказать
мулле, единственному на руднике. И урядник, и исправник - все на его
стороне...
А сваты сидят, чай попивают, ожидают ответа. Как же повежливее отказать