"Жан Расин. Федра " - читать интересную книгу автора

зрителей. {4}
Что касается характера Ипполита, то, как я обнаружил, древние авторы
упрекали Еврипида, {5} что он изобразил своего героя неким философом,
свободным от каких бы то ни было несовершенств. Поэтому смерть юного
царевича вызывала скорее негодование, чем жалость. Я почел нужным наделить
его хотя бы одной слабостью, которая сделала бы его отчасти виноватым перед
отцом, нисколько при том не умаляя величия души, с коим он щадит честь Федры
и, отказываясь ее обвинить, принимает незаслуженную кару. Под этой слабостью
я понимаю любовь, которую он не в силах подавить, любовь к Арикии, дочери и
сестре заклятых врагов его отца.
Это действующее лицо, Арикия, отнюдь не выдумано мною. У Вергилия
сказано, что Ипполит, будучи воскрешен Эскулапом, женился на ней и имел от
нее сына. {6} Я читал и у других авторов {7} о том, что Ипполит отправился в
Италию с женой, юной афинянкой знатного происхождения по имени Арикия, и что
по ее имени назван один итальянский городок.
Я ссылаюсь на источники, дабы показать, что я старался неукоснительно
придерживаться мифа. Точно так же, повествуя о Тесее, я следовал за
Плутархом. {8} У него я вычитал, что событием, породившим предание, будто
Тесей спустился в Аид, чтобы похитить Прозерпину, было странствие героя в
Эпир, к истокам Ахерона, {9} во владения царя, жену которого задумал
похитить Пирифой; {10} царь умертвил Пирифоя, а Тесея оставил у себя в
плену. Так я старался сохранить историческое правдоподобие, не лишая миф
украшений, столь плодотворных для поэзии. Слух же о смерти Тесея, основанный
на этом сказочном путешествии, побуждает Федру открыться в своей любви, что
становится затем главнейшей причиной ее страданий и чего она, конечно, не
сделала бы, если бы думала, что супруг ее жив.
Впрочем, я не буду настаивать на том, что эта пиеса в самом деле
лучшая из моих трагедий. Я предоставлю читателям и времени определить ей
истинную цену. Могу только утверждать, что ни в одной из моих трагедий
добродетель не была выведена столь отчетливо, как в этой. Здесь малейшие
ошибки караются со всей строгостью; один лишь преступный помысел ужасает
столь же, сколь само преступление; слабость любящей души приравнивается к
слабодушию; страсти изображаются с единственной целью показать, какое они
порождают смятение, а порок рисуется красками, которые позволяет тотчас
распознать и возненавидеть его уродство. Собственно, это и есть та цель,
которую должен ставить перед собой каждый, кто творит для театра; цель,
которую прежде всего имели в виду первые авторы поэтических трагедий. Их
театр был школой, и добродетель преподавалась в нем с неменьшим успехом, чем
в школах философов. Вот почему Аристотель пожелал установить правила для
драматического сочинения, а Сократ, мудрейший из мыслителей, не погнушался
приложить руку к трагедиям Еврипида. {11} Следовало бы только пожелать,
чтобы наши сочинения покоились на столь же твердых устоях и были столь же
поучительны, как творения древних поэтов. Быть может, это послужило бы
средством для того, чтобы примирить с трагедией многих прославленных своим
благочестием и твердостью своих убеждений особ, {12} осуждающих трагедию в
наши дни. Они, без сомнения, отнеслись бы к ней более благосклонно, если бы
авторы заботились столько же о поучении своих зрителей, сколько об их
развлечении, следуя в этом истинному назначению трагедии. {13}