"Матрена Распутина. Распутин. Почему? " - читать интересную книгу автора

Относительно замечания о "неохотности", то есть неусердии в молитве.
Здесь тоже надо делать скидку на то, что это - слова не христианина,
имеющего свои представления о том,*как следует отправлять обряды. К тому же
есть огромное число свидетельств совершенно другой направленности. Некоторые
я приведу позже. Зато непритворство отца отмечено верно. При некоторой
склонности к позе, отцу было совершенно чуждо дурнное актерство, так
отличавшее многих "известных монлитвенников".
Чужой в своей семье
Бабушка говорила - она потеряла сына. Да в сущнонсти, так и было. Он
совершенно ушел в себя. Все валинлось у него из рук.
Дед был, разумеется, недоволен. Он думал, что сын просто увиливает от
работы. За то и получал частенько тычки и подзатыльники.
Дед, слывя человеком религиозным, считал, что ренлигия не должна мешать
крестьянскому труду. Сын же его, если и принимался за работу, то как-то
через силу, не переставая бормотать что-то о Боге в человеке и о другом
непонятном. И потянулась за отцом слава безндельника, ледащего человека.
Особой близости между отцом и сыном не было. (Правда, увидев внимание и
даже преклонение, с канкими относилась к моему отцу петербургская знать, дед
нехотя признал, что, как он говорил, "парню, может быть, и дано...")
Дед хотел только одного - чтобы сын усердно гнул спину. Семье надо
кормиться. А для этого - много и тяжело работать, даже надрываться, бабушка
говорила: "Жилы рвать".
И отец со временем стал работать прилежнее, хотя, случалось, и замирал
посреди борозды. Беда, если дед заставал его в такую минуту.
Вообще отношения между отцом и сыном напоминнали, в лучшем случае,
вооруженное перемирие.
Как бы там ни было, хозяйство в то время процветанло. По меркам русской
деревни, конечно.
Отец рассказывал нам, детям, о том, как бабушка, напуганная его
замкнутостью, даже отрешенностью, пыталась подтолкнуть сына к сверстникам.
Она называнла это "развеяться". Совершенно напрасно. Отец ни за что на свете
не хотел бы "развеяться", перестать быть "странным". К ужасу родителей он
твердил: "Не надо мне никаких друзей. У меня есть Бог".
Но все же приходилось иногда уступать уговорам и идти на улицу. Отец
рассказывал, что самое трудное для него было - подойти к ребятам. Он
представления не имел, как вести себя, что сказать, как им понранвиться. Он
был слишком другим. И соседские дети это чувствовали.
Одним словом, идиллии не получалось.
К четырнадцати годам отец выровнялся и не выгляндел уже хилым и слабым.
Но драться по-прежнему не Хотел. Именно не хотел! "Нельзя поганить образ",
-- гонворил он.



Подростки жестоки, они воспринимали постыдное в их глазах миролюбие как
порок, достойный наказания. Иначе как слабаком отца на улице не дразнили. А
при первой возможности и били.
Однажды, устав от издевательств, отец, под гиканье и свист,
вступил-таки в драку. Его соперник, уверенный в своем превосходстве, ткнул в
него кулаком, но отец отбил удар. Да так, что нападавший упал. Пока тот