"Матрена Распутина. Распутин. Почему? " - читать интересную книгу автора

друг другу. При этом внутренние устремленния государя в значительной степени
входили в противонречие и даже столкновение с тем, что окружало его.
Жевахов пишет: "Что представлял собою государь император? Это был
прежде всего богоискатель, челонвек, вручивший себя безраздельно воле
Божией, глубонко верующий христианин высокого духовного настроенния,
стоявший неизмеримо выше тех, кто окружал его и с которыми государь
находился в общении. Только
безграничное смирение и трогательная деликатность, о которых единодушно
свидетельствовали даже враги, не позволяли государю подчеркивать своих
нравственных преимуществ пред другими... Только невежество, духовнная
слепота или злой умысел могли приписывать госундарю все то, что впоследствии
вылилось в форму злонстной клеветы, имевшей своей целью опорочить его,
поистине, священное имя. А что это имя было действинтельно священным, об
этом свидетельствует, между прочим, и тот факт, что один из
социалистов-революнционеров, еврей, которому было поручено обследованние
деятельности царя, после революции, с недоуменнием и тревогою в голосе,
сказал члену Чрезвычайной следственной комиссии А.Ф.Романову: "Что мне
делать! Я начинаю любить царя".
Царь разуверился во всех
Теперь дам слово великому князю Александру Минхайловичу. Он трезвее
многих других оценил характер и способности своих родственников: "Стройный
юноша, ростом в пять футов и семь дюймов, Николай Второй провел начало
своего царствования, сидя за громадным письменным столом в своем кабинете и
слушая с чувнством, скорее всего приближающимся к ужасу, советы и указания
своих дядей. Он боялся оставаться наедине с ними. В присутствии посторонних
его мнения приниманлись дядями за приказания, но стоило племяннику и дядям
остаться с глазу на глаз, их старшинство давало себя чувствовать, а потому
последний царь всея Руси глубоко вздыхал, когда во время утреннего приема
выснших сановников империи ему возвещали о приходе с докладом одного из его
дядей.
Они всегда чего-то требовали. Николай Николаевич воображал себя великим
полководцем. Алексей Алекнсандрович повелевал моряками. Сергей Александрович
хотел бы превратить Московское генерал-губернаторнство в собственную
вотчину. Владимир Александрович стоял на страже искусств.
Все они имели, каждый своих, любимцев среди геннералов и адмиралов,
которых надо было производить и повышать вне очереди, своих балерин, которые
желали бы устроить "русский сезон" в Париже, своих удивинтельных
миссионеров, жаждущих спасти душу имперантора, своих чудодейственных
медиков, просящих аудиненции, своих ясновидящих старцев, посланных свыше и
т. д. Я старался всегда обратить внимание Николая Втонрого на навязчивость
наших родных".
Ни в ком государь не находил помощи. Ужас ситуанции заключался в том,
что именно на царствование Николая Второго пришлось время, когда требовалось
сочетание искренних усилий всех, вовлеченных в упнравление государством.
"Николай Второй в трудные минуты жизни имел обыкновение спрашивать
совета у своих родственников",
- пишет Александр Михайлович. Правильнее было бы
- "имел неосторожность". Не случайно несколько ниже
великий князь утверждает, говоря о состоянии госудан
ря: "Он разуверился во всех".