"Валентин Распутин. Пожар (Повесть)" - читать интересную книгу автора

что за жизнь была там и к чему пришли здесь.
Он и фамилию носил ту же, что была частью деревни и выносом из нее,-
Егоров. Егоров из Егоровки. Вернее, Егоров в Егоровке. Из деревни своей он
выезжал надолго только однажды - в войну. Два года воевал и год еще после
победы по холостяцкому своему положению держал оборону в той же Германии,
куда завезла его в танке Т-34 судьба. Воротился домой осенью 46-го. До сих
иор живо в нем чувство, с каким увидал он тогда после разлуки свою Егоровку:
господи, да она же не стоит, она лежит! - до того невзрачной и обделенной
она показалась. На что только не нагляделся за войну - и на несчастья, и на
бедность, и на поруху, все кругом вопило от страданий и молило о помощи,
много что было переворочено и обезображено, но даже в самых пугающих
разрушениях просматривалась надежда: дайте время, дайте руки - оживет и
отстроится, человек не потерпит разора. Здесь же все оставалось и словно
навсегда остановилось без перемен. Ничего не убавилось, но ничего и не
прибавилось, и как бы даже не положено, чтоб прибавлялось. Так оно
впоследствии и вышло: и еще пятнадцать лет прожили после войны, но как была
скроена Егоровка о сорока дворах, с тем и осталась, и ни баньки, ни стайки к
разношенному больше не подшилось. Правда, и о затоплении знали загодя, а тут
уж не до новостроек, тут уж ноги в руки и гляди, куда править,- то ли со
своей избенкой на гору, где брали грибы, то ли вслед за дочерью или сыном в
заманчивый город.
Тогда, после демобилизации, бравый сержант в шлеме танкиста, отмеченный
наградами и повидавший виды, отгуляв встречу, помнится, затосковал.
Родина-то родина, что и говорить, тут каждый камень еще до твоего рождения
предчувствовал и ждал тебя и тут каждая травка по новой весне несет тебе
что-то в остережение или поддержку от былых времен, тут везде и во всем за
тобой тихий родовой догляд. Но как представишь: все то же, все то же, все то
же... как представишь, да еще на первых порах, и будто пришел с войны
помирать своей смертью.
Но в раздумьях и неуверенности он замешкался, а это значило сделать
выбор в пользу Егоровки. Вскоре подоспел голод, спасаться от которого легче
было все-таки здесь, возле Ангары и тайги, вскоре разглядел он в соседней
деревне Алену, которая так неумело и бесхитростно таращила на него свои и
без того огромные зенки и так испугалась, когда он впервые взял ее под руку,
что он не стал больше никого искать. Вскоре получил колхоз новую машину, за
которую и посадить оказалось некого, кроме него, вскоре в тяжелой и долгой
немочи слегла мать, и уж сама судьбина встала поперек его выездной дороги. И
пошло-поехало как у всех: дети, работа, медленный и осторожный сворот на
жизнь полегче и повеселей.
Иван Петрович не то чтобы свыкся, но словно бы от лукавого, набранного
на стороне и тянувшего, тянувшего куда-то под неясное обещание, словно бы
освободился от него и вздохнул с облегчением. Везде хорошо, где нас нет. В
жизни, быть может, самое важное: каждому на своем заданном месте держаться
правильного направления, а не кривить без пути и не завязывать его в узлы
неопределенно-искательными перебежками.
Так он считал. Он и теперь так считает, но что делать, если приходится
на старости лет противу собственных убеждений и желаний все-таки
приготовляться к отъезду. И "приходится" - не ради сильного словца, а так
оно и есть.
Да, вот еще. Лукавый, от которого он в свою пору освободился, все же не