"Лев Разгон. Непридуманное" - читать интересную книгу автора

Церковь устроила для своих бедных прихожан, т. е., конечно,
эмигрантов, платный концерт хора Афонского. И пригласила участвовать
своего прихожанина Шаляпина. И тот, естественно, не отказался. Сам
посол
не придал этому никакого значения, но в посольстве было достаточное
количество осведомителей разного ранга. И они - доложили... Очевидно, в
Москве указание о лишении Шаляпина советского паспорта было дано тем,
чьи приказы не оспаривались. Христиан Георгиевич вызвал в посольство
Шаляпина.
Я представляю, что Раковский объявлял Шаляпину этот жестокий и
несправедливый приказ со всей мягкостью и тактичностью, на которую был
способен. И тем не менее, рассказывал он, Шаляпин разрыдался. Его с
трудом удалось успокоить, он вышел из посольства заплаканный и
озлобленный,
чтобы больше никогда не возвращаться ни в посольство, ни на Родину.
Рассказывая об этом эпизоде, Раковский, понятное дело, не выражал
никакого осуждения приказа из Москвы, но даже его ортодоксальным
слушателям была очевидна дикая несправедливость по отношению к артисту
и к русскому искусству. Впрочем, свое отношение к художественным
ценностям Сталин доказал достаточно ясно, взрывая кремлевские храмы,
разрушая художественные сокровища России, продавая американским миллионерам
полотна Тициана и Рембрандта из государственных музеев.
Но удивительно, что сейчас, когда Шаляпин канонизирован, когда его
память вылизывают, когда устраивают музеи Шаляпина, везде обходится вот
эта история: как отлучили его от Родины, как сделали его эмигрантом.
Удивительно, но рабский страх перед Сталиным живет в костях и жилах
людей, которые не знали его, которым этот страх передан почти
генетически! Поразительное подтверждение лысенковской теории о передаче по
наследству благоприобретенных свойств...
А уже приближались сроки. 1937 год я с Оксаной встречал в Кремле у
Осинских. Не помню, чтобы какая-нибудь встреча Нового года была такой
веселой. Молодой, раскованный и свободный Андроников представлял нам
весь Олимп писателей и артистов; Николай Макарович Олейников читал
свои необыкновенные стихи и пел ораторию, текст которой состоял из
одного слова --гвозди... И под управлением Валерьяна Валерьяновича Осинского
мы пели все старые любимые наши песни, которые мы всегда пели во время
вечеринок: "Колодников", "Славное море - священный Байкал", "По
пыльной дороге телега несется...". Все эти тюремные песни из далекого и
наивного прошлого. Которое не может повториться. Оно и не повторилось.
Ибо то - будущее - было совсем другим.
Из большой и веселой компании, встречавшей тогда 1937 год, в живых
осталось четыре человека: дочь Осинского - Света, которая была тогда еще
маленькой девочкой; приятель Димы Осинского и мой - Петя Карлик: отбухавший
свои десять лет в Норильске, погибающий от болезни Паркинсона Ираклий
Андроников и я...
И прошел январь, и наступил февраль, которые я плохо помню, потому
что очень болела, почти погибала Оксана. А когда все с ней успокоилось
и я очнулся - началось... Арест, суд, расстрел всех наших
богов-военачальников... Арест Рудзутака и еще, и еще... Не помню:
происходили ли тогда у нас какие-то разговоры об этом с Иваном Михайловичем.