"Анри Де Ренье. Черный трилистник" - читать интересную книгу автора

прогуливаясь по террасе, где он поджидал Гермаса. Хотя был едва полдень, уже
грозовые тучи ползли по всему небу. Солнце сияло минутами, и молодая женщина
то раскрывала, то закрывала свой зонтик. Они встретились несколько раз,
потом разговорились, и Гермотим поведал своему другу о великой любви. На
него также он возложил заботу известить Гертулию об его отъезде и изложить
ей его отчетливые причины. Гермас думал обо всем этом, когда увидел в конце
водной аллеи идущую навстречу Гертулию.
Она медленно шла к нему улыбаясь, может быть, потому, что она держала в
руке прекрасный лиловый ирис на длинном стебле. Цветок и она таинственно
походили друг на друга благодаря одинаково расцветшей стройности, благодаря
двойному созвучию тонкой прелести. Ее розово-белое платье, в эту минуту
желто-зеленое из-за отсвета деревьев и воды, украшало ее наивным и
драгоценным убором. Подробности его были чудесны, ибо листья, вытканные
узором в глянце материи, переливались шелковым инеем. Молодая женщина
остановилась перед Гермасом, немного удивленная тем, что он один и не
отвечает на ее привет; и после некоторого колебания, как бы для того, чтобы,
из пристойности, не высказать слишком большую поспешность или, из
вежливости, чтобы не показаться обманутой в ожиданиях, она сказала, глядя на
цветок: "Но где же сегодня наш Гермотим? Все еще мечтает за какой-нибудь
книгой?" Гермас взирал на нее серьезно, с тихим сожалением. Она ему
представлялась такой легкой и хрупкой, что он боялся сказать ей неожиданную
новость; она казалась ему вполне подобной нежному ирису, стебель которого
склонялся под тяжестью цветка, - настолько сходною с ним, что он должен был
сломать его гибкость воображаемым ударом длинной трости из черного
терновника. Серебряная змея, обвитая вокруг полу-кадуцея, отравляла любовь
своим мучительным зубом. Не говоря пи слова, Гермас протянул Гертулии
письмо.
Он смотрел, как она сидит, читая, на последней ступени лестницы. Она
читала со всей прилежностью, положив локти на колени, поверх смятого стебля
ириса, цветок которого печально свешивался. Тонкая бумага, не колышимая
ветром, дрожала в ее руке. Пальцем она поправила локон своей прически.
Великое молчание наступило во всем саду, потому что закрыли фонтаны в
конце водных аллей. Смолкший ропот сбегал капля за каплей почти незаметно, и
его неиссякаемая длительность была слышна целую ночь. Поверхность бассейна,
тусклая от налета сумерек, застыла. Громады деревьев окаменели. Прежде чем
отдаться мраку, все приняло вид величайшего отвердения; было последнее
сопротивление вещей, желающих удержаться в своем дневном обличьи. Как бы не
доверяя разрушительной вкрадчивости тени, они сжались и противодействии.
Гермас печально размышлял, не смел взглянуть на Гертулию. Они долго
оставались так. Сумерки стали мягкими и влажными, когда в безмолвном
согласии они оба поднялись. Гермас видел, как она отражаете" в сумрачной
воде бассейна, высока" и гонка" в своем длинном платье, складки которого
доходили струйками до земли, с бледным лицом, преображенным чем-то лежащим
за пределами грез и сна, как всякое лицо, видимое в воде. Все это, вместе с
молчанием, было так похоже на смерть, что Гермас почувствовал необходимость
прервать какими-нибудь словами надежды, хотя бы бесполезными, тяжесть этой
тоски, и он произнес медленно, одно за другим, такие слова:
- Гертулия, - сказал он, - нежная Гертулия, вы так прекрасны, что не
могли не смотреть иногда людям в лицо. Человеческие лица почти все печальны
от образа их прошлого, и пепел остается на дне всего, что старалось быть;