"Мэри Рено. Маска Аполлона " - читать интересную книгу автора

Мэри Рено

Маска Аполлона

1

Сейчас мало кто помнит Ламприя в Афинах, но на Пелопонессе о его труппе
до сих пор говорят. Спросите в Эпидавре или в Коринфе - никто о нем не
слыхал; зато в Арголиде о его Безумном Геракле или Агамемноне будут говорить
так, словно это вчера было... А кто сегодня работает в тех театрах, этого я
не знаю.
Во всяком случае, когда мой отец умер, он был в Афинах и задолжал отцу
как никто другой; но - как обычно - был он почти нищ, и - как обычно -
собирался в гастроли на пригоршне бобов... Так что предложил взять меня к
себе в труппу, статистом; ничего лучшего сделать он просто не мог.
Я полагаю, все знают, что отец мой, Артемидор, тоже был актером, как и
я. Служение Дионису у нас в крови; и про отца смело можно сказать, что он
принес себя в жертву богу. Он умер от простуды, которую подхватил здесь, в
Афинах, играя вторые роли в "Вакханках" Эврипида. В тот год трагедию снова
поставили, классически. Весной, на Дионисии, часто бывают такие дни: на
солнце тепло, но ветер пронизывает насквозь. В первом выходе он был царем
Пентеем; в тяжелом костюме с рукавами, в красном плаще с плотной вышивкой,
да еще и с подушками на плечах и на груди; слишком худой потому что, как и
я. Не знаю, что его заставило надеть под все это еще и платье вакханки для
царицы Агавы. После ухода Пентея со сцены и до выхода Агавы времени полно;
но он всегда очень гордился, что переодевается быстро. Конечно же, он
вспотел; а когда поменял маску и вышел в тонком да еще и промокшем платье,
как раз солнце спряталось, и он промерз до костей. Никто этого не заметил. Я
и сам был на сцене, менадой; и еще подумал, что лучше он никогда не играл.
Он был знаменит своими женскими ролями, особенно когда играл безумных, вроде
Агавы или Кассандры; или трогательных до слез, как Ниобея.
В тот день ему вообще не повезло. Ведущий артист, игравший бога,
получил актерский приз и устроил вечеринку по этому поводу; а отцу не
хотелось уходить оттуда слишком рано, чтобы обид не было, так что он
просидел со всеми заполночь... А тем временем простуда забралась ему в
грудь, лихорадка началась, и на третью ночь он умер.
Хоть мне тогда уже девятнадцать исполнилось, это была первая смерть в
нашей семье со времени рождения моего. От обрядов мне стало худо. Весь дом
кувырком; отец на погребальных носилках ногами к двери; мать и бабушка и
сестры обнимают его, вопят, причитают; в небольшой комнате полно соседей и
актеров: протискиваются внутрь и наружу - соболезнования выразить и повесить
на дверь прядь своих волос с черной лентой... Я и до сих пор чую, как мне
кожу на голове тянуло, когда стоял я в темном углу и материнскими ножницами
волосы себе кромсал. Они и так уже короткие были, как у всех актеров; из
тонких и светлых приличного пучка не получалось, хоть бы и по коже резать. И
вот я тянул и резал, а из глаз слезы катились; и от боли, и от горя, и от
страха, что нечего будет в погребальный венок вплести.
Время от времени причитания прерывались, и вновь пришедший говорил
что-нибудь. Соседи скоро ушли, - посторонние не знают, что сказать об
актере, - но коллеги-артисты не расходились, потому что его любили. И вот