"Мэри Рено. Маска Аполлона " - читать интересную книгу автора

Мидий, чтобы продемонстрировать свою привычку к чему-то гораздо
лучшему, постоянно поносил всю нашу экипировку, но больше всего он презирал
маску Аполлона. Он говорил, что ей никак не меньше пятидесяти лет; и в этом
он был прав, как я выяснил. Она была тяжелая, из оливы вырезана, но носить
ее было легко, потому что изнутри отшлифована так же, как и снаружи,
настоящая работа настоящего мастера. Теперь-то никто не делает их надолго.
Помню, как я в первый раз ее увидел. Это еще в Элевсине было, я багаж
наш распаковывал. Раскрываю корзину - а она на меня смотрит. Я даже
вздрогнул. И подумал, что это лицо больше подходит храму, а не театру. Я
сидел на корточках посреди мусора и глядел на нее, глядел... Надо отдать
Мидию должное: он прав был, когда называл ту маску старомодной. Про нее
никто не сказал бы, как говорят перед современными Аполлонами: "Ах, какая
прелесть! Какой изящный молодой человек!"
Когда я спросил о маске у Демохара, тот рассказал, что ее оставил
Ламприю какой-то старый актер, считавший, будто она приносила ему удачу.
Предполагалось, что ее сделали к первому возобновлению "Эвменид" Эсхила, где
бог занимает центральное место. Как сказал Демохар, это было в великое время
Алкивиада и Никия, когда спонсоры были спонсорами.
Перед Фигалеей у нас была остановка в Олимпии; до того я никогда там не
бывал, так что не мог насмотреться. По правде сказать, город был совершенно
мертв, поскольку Игры в том году не проводились; но юность удовольствуется
малым, и мы с Демохаром двинулись в поход по достопримечательностям. Он, как
старый конь к своей конюшне, притопал к любимой харчевне возле реки; а
увидев в моих глазах, что я потащу его дальше, сказал своим голосом жреца:
"Дорогой мой, ты меня спрашивал о маске Аполлона. Я только что вспомнил, из
чьей мастерской она вышла, как мне говорили. Пойди к Храму Зевса, и там
увидишь. Дай подумать... да, западный фронтон".
Я сдался и оставил его там, а сам помчался к храму. Лес в долине был
залит жарой; весна там, как у нас лето. Река уже успела обмелеть, горячая
пыль обжигала ноги, а раскрашенные статуи излучали тепло. Ласковый Гермес,
завлекавший виноградными гроздьями бога-младенца, которого держал на руках,
казался живым: хотелось погладить его смуглое тело. Дальше начались штрафные
статуи; это если атлета на обмане ловят - он должен статую поставить;
дешевая, топорная работа. Но белый мрамор светился, а позолота крыш слепила
сиянием своим. Большой алтарь Зевса, еще не отмытый после утренних
жертвоприношений, смердел и гудел полчищами мух. Но желающих посмотреть храм
всегда хватает. В портиках и колоннадах шумели гиды и барыги; лотошники
продавали глиняные, раскрашенные копии статуи Зевса; знахари расхваливали
свои лекарства; блеяли козлята и бараны, которых продавали для жертвы;
какой-то ритор ржавым голосом декламировал "Одиссею", а его мальчик обходил
окружающих с миской под гонорар... Я вошел из солнцепека в мягкую,
прохладную тень - и рот раскрыл от изумления; как и все остальные, увидев
внутри громадную статую из золота и слоновой кости, на пьедестале размером с
мою комнату; пока глаза мои, двигаясь кверху, не встретили властный лик,
говорящий "О человек, смирись со смертностью своей, ибо она - тоже бог".
На выходе пришлось отделываться от какого-то подонка, решившего, что
цена мне бесплатный ужин; и я чуть не забыл посмотреть на западный фронтон.
Но прямо передо мной экскурсовод остановил стайку богатых женщин - дети,
няньки, соломенные шляпы и все такое - и заговорил о скульпторе Фидии,
показывая куда-то наверх. Глаза мои сами пошли за его рукой.