"Мэри Рено. Маска Аполлона " - читать интересную книгу автора

они все говорили и говорили: как с ним было хорошо работать, как он всегда
был готов помочь другу... (Я подумал, мать предпочла бы услышать, что он
накопил хоть что-нибудь.) Он никогда не забывал ролей, он мог управиться с
любой ситуацией... Тут же рассказали несколько историй, от которых я глаза
вытаращил: я тогда не знал еще, что на гастролях что угодно случиться может.
Бедный Артемидор, какой талант был у него! И какой позор, что на Ленеях его
обошли!.. Никто никогда не видел, чтобы Поликсену сыграли с большим
чувством; но в этом году судей выбрали никудышных - они не оценили...
Я положил свои ножницы и убежал в глубину дома, - наполовину
остриженный, словно уголовник, - а обрезки свои на полотенце оставил. И
спрятался, будто собака побитая, лежал у себя на кровати и слезы глотал; как
будто хоть кто-нибудь мог укорить меня за них. Но это я не от живых
прятался, а от отца. Не было мочи смотреть на него: как он лежит на
носилках, и молчит, как статист, и мертвая маска на лице, и ждет своего
ухода, последнего.
К тому времени я уже чувствовал, что сам я талантливее его. С каких пор
почувствовал, точно не скажу; года два... Нет, три. Мне шестнадцать было,
когда он молодого Ахилла в "Ифигении" играл; но уже и тогда я это знал.
Двигался он всегда хорошо, и руки его могли выразить что угодно. И более
чарующего голоса я никогда у него не слышал... Он сделал Ахилла
восхитительным юношей, одухотворенным и искренним; а заносчивость его
настолько мальчишеской, что на нее и обижаться невозможно было. Публика была
в восторге; его Агамемнона никто и не заметил, так всем не терпелось снова
увидеть Ахилла, при следующем выходе. Все это так. Но тень того мрака, той
черной тоски на берегу, и ужасающего боевого клича, полного ярости и боли,
который всех лошадей перепугает, - это все уже вот-вот, на подходе, и его
мать-богиня все уж знает... И нужно, чтобы это чувствовалось. Когда Ахилл
говорил о своей поруганной чести, у меня волосы шевелились и мурашки бежали
по спине, - но в то же время я слышал и другого актера, который подаст это
по-другому, хотя вряд ли знал тогда, кто это будет.
Если бы он был тщеславен или завистлив, если бы с ним трудно было
работать, мне наверно пришлось бы как-то утверждаться, что ли? Но в нем было
все что нужно артисту, кроме искры божьей. Никто лучше меня не знал, каков
он за кулисами... Ведь я был с ним на сцене почти с тех пор, как ходить
научился.
В три года я был младшим сыном Медеи, хотя сам этого не помню; вряд ли
соображал тогда, что я на сцене. Отец говорил мне после, что он заранее
принес домой маску Медеи, на случай если она меня напугает; но я сразу
засунул пальцы ей в рот. Актерских детей трудно заставить серьезно
относиться к маскам, даже самым страшным: слишком рано они их видят, и
слишком близко. Мать моя любила рассказывать, как меня - двухнедельного -
спрятала от сквозняка в старой Горгоне. Потом подошла - а я змей сосу!
Зато я очень четко помню, как играл Астианакса, когда отец Андромахой
был, в "Троянках" Эврипида. К тому времени мне уже шесть лет исполнилось,
потому что Астианаксу работать надо. Отец рассказал мне сюжет; и пообещал,
что на самом-то деле меня со стены скидывать не будут, хоть разговоров об
этом много. Мы с ним всегда разыгрывали такие истории в пантомиме или со
своими словами. Это у нас игра такая была, перед сном, вместо вечерней
сказки. Я его очень любил. И много лет старался поверить, что он великий
актер.