"Саша Резина. Невыдуманная и плохая" - читать интересную книгу автора

Это - снесут. Непостижимым было, как эта куча - до потолка в прямом смысле
слова - умещалась здесь и при этом не топорщилась из всех углов. Мой взгляд
выхватывает мятую картонную коробку с островком плесени, из нее торчит змея
штопанной колготины. Остальные вещи неразличимы - это месиво из
бессмысленности существования.
Машка разлила остатки своего коньяка на пол, налила себе нового. По ее
глазам я вижу, что скоро она уснет. Я знаю где у нее хранится белье, залезаю
в необъятный сервант, открываю большое отделение сбоку, и на меня валятся
подушки и верблюжьи одеяла в серых пододеяльниках, на меня валится такой
знакомый мне с детства запах не грязного, нет, чистого, но очень давно
стиранного тряпья. Если хочешь, попробуй постирать вещь, и схоронить ее
минимум на год в каком-нибудь дальнем ящике. А потом понюхай, и ты поймешь,
что испытываешь при соприкосновении с тлением, что испытываешь, когда
надеваешь тление и засыпаешь, укутавшись в него... Я говорю Маше, что очень
ее люблю, а потом веду умываться.
Такие вот тирады Маша предлагает всякому, с кем сталкивается. И
надеется остаться незамеченной в их черно-белом фильме.
Наутро она приносит мне, еще не совсем проснувшейся, чашку кофе в
постель. Она выглядит потрепанной похмельем, и смотрит на меня
подобострастно - потому что вчера сказала, что я ей не нужна. Сегодня разум
ее воскрес, и ей нужны уже и я, и Бог, и весь мир.
Она говорит:
- Галчен, я не хочу заморачиваться- квартира останется оформленной на
меня, но ты сможешь жить в ней сколько захочешь, хоть всегда, будешь
оплачивать квитанции на мое имя, будешь мной. - Ее улыбка так очаровательна
на припухшем лице, словно не было ни вчерашнего вечера, ни всей ее жизни.


* * *

...Я приехала на другой конец Москвы на исповедь к отцу Борису - к тому
последнему, что осталось от столичной Церкви. Об этом знаю не только я,
поэтому мне приходится выстоять внушительную очередь. А причастие уже на
носу, спели "Отче Наш", батюшка нервно поглядывает на толпу исповедников,
которым не суждено будет причаститься, если я сейчас же не прекращу
длительную прелюдию ко своим грехам. И тут меня прорывает. Наверное,
срабатывает напряжение недавнего вечера у Машки, или что-то другое, не знаю,
но я говорю на повышенном шепоте:
- Отец Борис, если бы я завтра умерла, то Вы бы нашли немного времени,
чтобы меня отпеть. А сейчас, для меня живой, у Вас нет времени...
Внезапно он стареет, лицо скукоживается, проступает боль. Ему стыдно,
потому что я права. Мне тоже стыдно, потому что я зря это сказала.
- Простите меня, пожалуйста, я просто устала... На самом деле, я хочу
покаяться в унынии, слабости, осуждении и эгоизме.
Он хватает меня за плечи - абсолютно его неповторимый жест, так многим
напоминающий, что мы не одни на этом свете, что эти цепкие руки не дадут нам
провалиться в преисподнюю:
- Держись, Галочка, мужайся, девочка...
И он читает надо мной молитву.