"Майк Резник. Как я написал Новый Завет" - читать интересную книгу автора

в Иудее это происходит быстрее, чем везде. А Ханна добавила восемьдесят
фунтов к фигуре, которая и раньше не отличалась стройностью. Здоровья же у
нее не убывает, и у меня создается ощущение, что она проживет не меньше
моего. Тут уж поневоле напрашивается вывод, что это-таки проклятие.
И вот наступает день, когда Ханна празднует свое девяностолетие. Слава
Богу, тогда не было тортов и свечей, а не то мы сожгли бы весь город. Тут я
слышу, что Иерусалим захлестнула новая эпидемия: христианство. Одного этого
слуха достаточно для того, чтобы у правоверного иудея закипела кровь, но
когда я узнал, что есть христианство, то понял: дела мои совсем плохи.
Проклинает меня, значит, какой-то малый, обещая, что я буду жить вечно или
до его второго пришествия, в зависимости от того, что случится раньше (судя
по тому, как все началось, он-таки вернется), и хотя ни одно его обещание не
выполняется, за исключением проклятия, наложенного на бедного странствующего
купца, который никому не причинил вреда, все вдруг начинают поклоняться ему.
Я, естественно, понимаю, что мне пора сматываться из Иудеи, но, однако,
дожидаюсь, пока наконец Ханна не отправится в мир иной, поперхнувшись
незрелым инжиром, который кто-то случайно скормил ей, когда она лежала в
кровати, жалуясь на расстроенную нервную систему. Я тотчас же присоединяюсь
к каравану, идущему на север, оплачиваю проезд на корабле, плывущем в Афины,
но судьба распорядилась так, что я прибыл туда на пять столетий позже
Золотого века.
Я испытываю безмерное разочарование, но провожу в тех краях пару
десятилетий, греясь на солнышке и наслаждаясь ласками греческих красавиц.
Потом, однако, смекаю, что пора бы мне и в Рим, посмотреть, что творится в
столице Мира.
А творится там христианство, чего я абсолютно не могу понять, ибо,
насколько мне известно, ни один из тех, кого он проклял или благословил, не
может этого подтвердить, а я для себя давно уже смекнул - не в моих
интересах признаваться, что я высмеивал его на кресте, и держу рот на замке.
Но, как бы то ни было, они постоянно устраивают шумные праздники,
совсем как Супер-Боул* [Финал национального футбольного чемпионата.], но без
двухнедельной рекламной кампании в прессе, по ходу которых христиан бросают
львам. Зрелища эти становятся все более популярными у народа, хотя они
скорее тянут на костюмированный бал, чем на спортивное состязание, поскольку
христиане никогда не выигрывают и местные букмекеры не могут принимать
ставки.
Я задерживаюсь в Риме почти на два столетия, потому что меня избаловали
водопровод и вымощенные дороги, но потом вижу надписи на стенах и понимаю,
что мне предстоит пережить Римскую империю. А потому, решаю я, неплохо найти
более спокойное местечко до того, как нагрянут гунны и мне придется учить
немецкий.
Так я становлюсь бродягой и выясняю, что мне нравится путешествовать,
хотя человечество еще не додумалось до пульмановских вагонов и гостиничных
сетей, вроде "Холидей-Инн". Я осматриваю всевозможные чудеса древнего мира,
хотя тогда не такого уж и древнего, даже добираюсь до Китая (я им помог
изобрести порох, но убрался, прежде чем там додумались до фитиля), охочусь в
Индии на тигров, даже подумываю, а не взобраться ли на Эверест (от этой
мысли я в конце концов отказался: названия у нее тогда еще не было, а какой
прок похваляться, что ты покорил безымянную вершину где-то в Непале?).