"Семен Ефимович Резник. Владимир Ковалевский (Трагедия нигилиста) (Жизнь замечательных людей) " - читать интересную книгу автора

запросто, но это у него плохо получалось. Слова он сопровождал актерскими
жестами, закатывал глаза и норовил вставить в свою речь что-нибудь эдакое,
витиеватое, какую-нибудь "самосущность" или "в виде изъятия". Воспитанники
сторонились его, хотя он, как подчеркивал Танеев, не причинил никому ни
малейшего вреда.
Но более существенным было то, что понемногу стал меняться Языков. Он,
правда, по-прежнему шпионил за воспитанниками, подкрадываясь к ним
по-кошачьи в своих мягких замшевых сапожках; по-прежнему рявкал и пялил
глаза, но во всем этом постепенно стало замечаться больше игры и меньше
действительной злости. Все реже приходилось испуганным воспитанникам
прислушиваться к воплям товарищей в лазарете, реже с зловещим лязгом
распахивалось перед правоведами разящее затхлой сыростью и крысиным пометом
мертвящее чрево карцера. Позднее розга и карцер вовсе были устранены из
арсенала "воспитательных" воздействий. Как-то в "обществе" Языкова спросили,
какой педагогической системы он придерживается, и он со свойственной ему
шутовской откровенностью ответил:
- А вот какой. Просыпаясь утром, я прежде всего открываю форточку,
чтобы узнать, откуда дует ветер. Вот и вся моя педагогическая система!
Ну, а поскольку ветры над Россией дули теплые, весенние, то и Языков
счел нужным умерить свой "воспитательный" пыл.


5

Молодой император закончил войну и сумел заключить мир хотя и на
невыгодных, но все же наилучших из возможного условиях.
Одного за другим государь выпроваживал в отставку министров,
пользовавшихся полнейшим доверием Николая. Их место занимали люди более
молодые, более деятельные, жаждавшие перемен и желавшие проводить эти
перемены в жизнь.
Стали поговаривать о скорой отмене крепостного права, и сам государь
объявил свою монаршую волю, согласно которой все русские люди должны стать
свободными.
Ослабел гнет цензуры, и тут же оживилась русская журналистика. В
далеком Лондоне ударил в набат "Колокол"; эхо его разнеслось по всей России,
так что он даже порой перекрывал те сорок два ежедневных звонка, которыми
регламентировалась жизнь училища правоведения. Читать герценовские издания
правоведам было, конечно, строжайше запрещено, но правоведы читали. "Это
было время, - вспоминал Танеев, - наибольшего его (то есть Герцена. - С.Р.)
успеха. У нас в училище постоянно читали и "Колокол", и "Полярную звезду", и
"Голоса из России".
С жгучим интересом вглядывались правоведы во все, что происходило в
стране. Спорили о социализме. Стали интересоваться естественными науками, и
это особенно важно подчеркнуть: ведь именно в естествознании найдет
впоследствии Ковалевский свое жизненное призвание.
Преподавание естественных наук в училище было поставлено слабо. Физику
и зоологию в младшем отделении, которое охватывало с седьмого по четвертый
класс, преподавал некто Семенов. В училище был хорошо оборудованный
физический кабинет, но учитель не только не подпускал учеников к приборам,
но и сам ставил опыты очень редко, и они, как правило, не удавались.