"Семен Ефимович Резник. Владимир Ковалевский (Трагедия нигилиста) (Жизнь замечательных людей) " - читать интересную книгу автора

истечении их вовсе подал в отставку) и тотчас же (вместе с другом своим
А.И.Языковым) отправился за границу, как делали тогда многие, так что в
Гейдельберге, где уже почти год учился его брат, существовала целая колония
русских студентов.
Правда, Владимир поехал не учиться и, уж конечно, не лечиться, а просто
повидать свет. И это обстоятельство заставляет задуматься, ибо Ковалевского
никак не отнесешь к числу молодых людей, скучавших на "бале жизни" и
странствовавших, чтобы убить время и немного развеяться - хотя бы потому,
что он не располагал ни излишками времени, ни тем более излишками денег,
собственным нелегким трудом заработанных (он с 16 лет, по свидетельству
Языкова, приведенному в очерке Анучина, занимался переводами). Его
путешествие могло быть вызвано только тем, что, обретя наконец столь
желанную им свободу, он почувствовал, каким тяжким бременем ложится свобода
на неокрепшие плечи.
Перед ним открылось слишком много путей. Выбрать из них один - значит
отсечь навсегда остальные. А он... Он "так был склонен участвовать во всяком
движении".
Свобода налагала ответственность. За будущее, за судьбу. И он оказался
не готовым к принятию на себя этой ответственности. А потому подсознательно
стремился отсрочить, отложить решение... Если так, то его путешествие было
бегством от самого себя.


3

В биографическом очерке, написанном Д.Н.Анучиным, лаконично сказано,
что Ковалевский "посетил Гейдельберг, Париж, и, наконец, поселился в Ницце у
родственников г.Я[зыков]а [...]. Я[зыков] вернулся затем в Россию, а
В[ладимир] О[нуфриевич] остался за границей и поехал в Лондон".
Маленькую подробность из времени этой поездки мы находим в
воспоминаниях Л.П.Шелгуновой, которую Ковалевский навестил в Париже.
Другие подробности - в письме Ковалевского от 2 сентября, судя по
содержанию, 1861 года А.И.Языкову, хранящемся в Тульском областном архиве.
Письмо позволяет значительно расширить "географию" путешествия. Висбаден,
Карлсруэ, Страсбург, где Владимир "ел такое мороженое, подобное которому еще
нигде не едал", Баден-Баден, где он осматривал "das alte Schloss", то есть
старинный замок, который, впрочем, не произвел на него особого впечатления.
Берн, Констанц, Цуг, Люцерн. Вот названия городов, в которых он побывал к
моменту отправления письма. Дальше он собирался ехать в Италию и ответ,
"если захочешь писать", просил адресовать в Венецию. В письме мелькают имена
каких-то Александры Арсеньевны, Николая Арсеньевича, Наденьки и еще одно -
неразборчивое; видно, что эти люди хорошо известны Языкову и что их общество
весьма приятно Владимиру. С удовольствием упоминает он о шалостях и
веселости Наденьки, как и всей честной компании: "Сегодня на пароходе мы все
хохотали как сумасшедшие".
Но то ли беспорядочное впитывание впечатлений вскоре наскучило
Владимиру, то ли подошли к концу деньги, однако появилась необходимость
где-либо ему осесть. И можно не сомневаться, что ядовитые лондонские туманы
Ковалевский предпочел лазурным берегам Адриатики и лесистым швейцарским
взгорьям не по какой-то странной прихоти. Ведь в британской столице жил