"Семен Ефимович Резник. Владимир Ковалевский (Трагедия нигилиста) (Жизнь замечательных людей) " - читать интересную книгу автора

Герцен, издавался "Колокол" и, следовательно, находился центр российской
политической эмиграции...
Правда, влияние Герцена уже начинало ослабевать. Солнце перевалило
зенит и понемногу клонилось к закату. Разбуженная его звонким "Колоколом"
свободолюбивая российская молодежь уже обогнала своего учителя и уходила все
дальше, влекомая вперед Чернышевским.
Но глубина разногласий еще не обнажилась до конца, и пока их мало кто
замечал. Герцен поддерживал тесные связи с борцами за свободу Италии и
демократами Франции. У него постоянно бывали польские революционеры; чуть ли
не ежедневно появлялись соотечественники. Многие специально приезжали для
этого из России. Александр Иванович в будние дни редко принимал посторонних,
но каждый, кто желал его видеть, получал приглашение на воскресный обед.
Герцен царил на этих обедах.
Несмотря на седину, уже густо прорезавшую серебряными нитями его буйную
бороду, несмотря на склеротическую одутловатость полного красноватого лица и
старческие мешки под глазами, он был подвижен, любезен, многоречив. Его
умные глаза поминутно вспыхивали, лицо то и дело преображалось, в каждом
слове чувствовалась не только глубина и оригинальность мысли, но и юношеская
страсть. Он говорил, как писал, - ярко, умно, темпераментно, увлеченно.
Рядом с ним стушевывались самые выдающиеся личности, такие, как Мадзини или
Луи Блан. Даже ближайший друг и сподвижник Герцена Николай Платонович Огарев
в его присутствии больше молчал и если обращал на себя внимание, то лишь
болезненной бледностью аскетического лица. Даже Михаил Бакунин, неугомонный
бунтарь, в течение многих лет заживо погребенный в Сибири, бежавший оттуда,
через Амур и Японию пробравшийся в Соединенные Штаты и вскоре после
Ковалевского явившийся в Лондон, даже громокипящий, готовый немедленно
действовать Бакунин, который за долгие годы тюрем и ссылки "состарился
только телом, дух его был молод и восторжен", как писал о нем Герцен, - даже
он рядом с Александром Ивановичем выглядел поверхностным мечтателем и
легкомысленным прожектером.
Среди более молодых эмигрантов выделялся Василий Иванович Кельсиев,
сотрудник Вольной русской типографии, религиозный деятель, стремившийся
вовлечь в революционно-демократическое движение раскольников. Позднее
Кельсиев разошелся с Герценом и уехал в Турцию. Он основал колонию
раскольников, которая просуществовала несколько лет, а после ее распада
явился на русскую границу с повинной, сдался властям и, находясь под
арестом, написал покаянную "Исповедь". Поступок Кельсиева вызвал всеобщее
негодование. В "Былом и думах" Герцен тонко обрисовал его
нравственно-психологический портрет, но воздержался от каких-либо попреков.
Он заметил, что не станет "бросать камнем" в Кельсиева, потому что в него и
так уже брошена "целая мостовая".
В "Исповеди" несколько раз говорится о "юном правоведе" Ковальском.
Фамилия перепутана, и совершенно намеренно, ибо Кельсиев "раскаялся" не
настолько, чтобы навлекать беду на бывших друзей.
Можно не сомневаться, что он имел в виду Владимира Ковалевского.
"Ковальский приехал в Лондон очень красным, - писал Кельсиев, - но -
мальчик не глупый, наблюдательный и остроумный - он чрезвычайно скоро
подметил нашу несостоятельность, а сближение с Бакуниным окончательно
опошлило в его глазах все революционное".
Свидетельство очень ценное, хотя на веру его принять нельзя. Во-первых,