"Семен Ефимович Резник. Владимир Ковалевский (Трагедия нигилиста) (Жизнь замечательных людей) " - читать интересную книгу автора

ноги в грязь, словно бы устилая крестный путь писателя, виноватого лишь в
том, что его независимое слово имело слишком сильное влияние на людей.
А отведенная в участок девушка дерзко усмехалась в задубелые
полицейские рожи:
- Я люблю его! Я люблю этого человека!
И год высылки под надзор за громко выкрикнутую от лица целого поколения
отчаянную и самоотверженную любовь...
Ковалевский не только был свидетелем всего, что произошло на Мытнинской
площади в то слякотное майское утро, но можно не сомневаться: он заранее
знал, что именно там произойдет. И больше того: он наверняка употребил все
свое красноречие, всю "бойкость диалектики", чтобы удержать девушку от ее
безрассудной затеи.
Потому что Машенька, боготворя Чернышевского, вовсе не была в него
влюблена. Она любила другого человека, и Владимир хорошо знал, кого именно.
Ибо этим "другим" был он сам.
К сожалению, нам неизвестно, как развивался их роман. Знаем лишь, что
через год и четыре месяца Владимир в качестве официального жениха приехал к
Михаэлисам в деревню; что свадьбу назначили на 15 сентября и к ней все было
готово; но за два часа до венчания жених о чем-то серьезно поговорил с
невестой, и они, взявшись за руки, спустились в залу и объявили, что свадьбы
не будет.
Что случилось? Почему? Это так и осталось невыясненным.
"Потом, несмотря на всю свою дружбу ко мне, - вспоминала
Л.П.Шелгунова, - он говорил мне только, что любит Марию Петровну. Сестра моя
тоже любила его, но в эту любовь замешался какой-то принцип".


3

Все биографы Ковалевского считали, что, вернувшись из-за границы,
Владимир Онуфриевич тотчас занялся изданием книги. Об этом же
свидетельствовал И.М.Сеченов, тесно с изданиями Ковалевского связанный. Он
писал, что познакомился с Владимиром Онуфриевичем "в начале его издательской
деятельности, когда моя будущая жена - мой неизменный друг до смерти - и я
стали заниматься переводами, что началось с 1863 года". Однако в письме
Герцену из Кракова Ковалевский писал о другом:
"Я сам живу кое-как, работаю, как вол, занимаюсь в Медицинской академии
и через год отправляюсь опять за границу, чтобы, поработавши в каком-нибудь
университете, держать экзамен на доктора медицины, - одним словом,
совершенно изменяю свои занятия".
То есть через пять месяцев после возвращения в Россию он не только еще
не издавал книг, но даже не помышлял ни о чем подобном.
Правда, план стать врачом он скоро забросил: в мыслях своих Владимир
Онуфриевич во множестве возводил воздушные замки, которые разваливались один
за другим. Но занятия в академии, длившиеся около двух семестров, не прошли
бесследно для будущего естествоиспытателя, особенно изучение анатомии под
руководством профессора В.Л.Грубера.
Анатомия в интерпретации Грубера была невероятно скучна, ибо сводилась
к заучиванию тысяч и тысяч мельчайших подробностей. Педантичный профессор не
знал снисхождения. Зачеты и экзамены ему сдавали по пять и десять раз.