"Николай Андреевич Римский-Корсаков. Летопись моей музыкальной жизни " - читать интересную книгу автора

на фортепиано10.
Канилле открыл мне глаза на многое. С каким восхищением я от него
услыхал, что "Руслан" действительно лучшая опера в мире, что Глинка -
величайший гений. Я до сих пор это предчувствовал, теперь я это услыхал от
настоящего музыканта. Он познако- мил меня с "Холмским", "Ночью в Мадриде",
некоторыми фугами Баха, квартетом Es-dur (op. 127) Бетховена, сочинениями
Шумана и со многим другим. Он был хороший пианист; от него я впервые услышал
хорошее исполнение на фортепиано. Когда я с ним играл в 4 руки, хотя я играл
довольно посредственно, тем не менее, у нас выходило, потому что на primo
сидел он. Узнав о моей страсти к музыке, он навел меня на мысль заняться
сочинением; задал мне написать allegro сонаты по форме бетховенской 1-й
сонаты f-moll; я написал нечто в d-moll:


задавал писать вариации на какую-то тему, имея для образца глинкинские
вариации на "Среди долины ровные"; давал мне хоральные мелодии для
гармонизации, но не объяснял простейших приемов, и я путался, I выходило
худо. В форме сочинений он тоже не давал мне достаточно ясных объяснений. У
него я познакомился немного с оркестровыми партитурами, он объяснил мне
транспонировку валторн. Я пробовал перекладывать "Арагонскую хоту" с
партитуры в 4 руки; выходило изрядно, но почему-то я не кончил. Фортепианной
игрой он занимался со мной недостаточно; я хотя и сделал успехи, но
небольшие. Он же познакомил меня с увертюрой к "Королю Лиру" Балакирева, и я
возымел величайшее уважение и благоговение к имени Балакирева, которое
услыхал впервые.
В сентябре 1861 года11 брат мой, находя, что я довольно хорошо
играю, решил, что мне пора пре-
кратить уроки. Он не придавал особого значения ей страсти к музыке и
полагал, что из меня будет моряк. Это меня огорчало. А Канилле сказал, чтобы
я приходил к нему всякое воскресенье и что он все-таки будет со мной
заниматься. Я ходил к нему по воскресным дням с величайшим восторгом.
Фортепианные уроки в собственном смысле этого слова как-то прекратились, но
сочинением я с ним занимался и, несмотря на отсутствие системы, сделал
некоторые успехи. В ноктюрне (b-moll) я выдумал какую-то даже красивую
гармоническую последовательность. Сочинил я также похоронный марш в d-moll.
скерцо c-moll в 4 руки и нечто вроде начала симфонии в es-moll. Но все это
было крайне элементарно; о контрапункте я понятия не имел, в гармонии не
знал даже основного правила ведения септимы вниз, не знал названий аккордов.
Схватывая кое-какие осколки от игранных мною глинкинских, бетховенских и
шумановских сочинений, я стряпал со значительным трудом нечто жидкое и
элементарное. Вкуса к сочинению мелодии Канилле во мне не развивал, а между
тем было бы нормальнее, если б в то время я сочинял "жестокие" романсы
вместо симфонических потуг.
В 1860-1861 годах я начал проявлять музыкальную деятельность и в
стенах училища. Между товарищами моими нашлись любители МУЗЫКИ и хорового
пения. Я управлял составившимся из них хором. Мы разучивали первый хор
(мужской) из "Жизни за царя", финал оттуда же, который я, кажется,
аранжировал или, по крайней мере, несколько приспособил к исполнению одним
мужским хором. Пели также "Гой ты, Днепр" из "Аскольдовой могилы" и т.д.
Хоровое пение почему-то преследовалось в училище начальством, и мы делали