"Дмитрий Ризов. Ловцы " - читать интересную книгу автора

замыкался, для Живодуевых тоже. Не любили Милюки жить нараспашку.
...Конечно, если Гришку пригласить, все будет как надо. Только Гришка
без отца вряд ли пойдет на сома. Тогда рыбу придется делить на три части.
Нет, Милюки не обманут. Но... что же достанется-то?
Так сидел Володя Живодуев на деревянном топчане в сенях и мучился.
Что он станет делать с сомом, если того удастся поймать? Он его,
конечно, продаст и купит матери кровать.
С тех пор как отец сбежал от них, сбыв всю обстановку, мать спала на
лежанке из ящиков. Если сома продать, то на кровать, пожалуй, денег хватит.
А то мать по утрам все за поясницу держится.
Еще бы он оставил кусок сомятины на пирог...
Может, все же Опреснокова позвать, Рыжика?
Володя Живодуев представил тонкую вертлявую фигуру, шуструю конопатую
мордаху и синие, готовые на любой пустяк вспыхнуть азартом, глаза. Правда,
Рыжик в самый последний момент частенько оказывался трусом. И все-таки, как
ни крути, больше некого.
Отец Рыжика валяльщик. Надомник. Валенки валяет. По какой-то не ведомой
Володе причине он не воевал, а тоже валял валенки для бойцов. Однажды вроде
бы и его призвали, но вскоре отпустили: что-то у него там было со
здоровьем... Опресноков-старший невысок ростом, круглолиц, черные борода и
усы срослись вместе. Бывало, браги жбанчик выпьет, ходит гоголем, грудь
колесом, усы, бороду поглаживает правой рукой, левая кренделем, и
бахвалится:
- Я из самих из яицких казаков родом. Нас, яицких, ноне мало осталось.
Можно в музеи показывать. А я вот - живьем и бесплатно. И-их... - притопнет
и ладонями - хлоп, будто плясать собрался.
Смех... Казак. Да еще яицкий. Кубанские есть, донские... А тут -
яицкий. На каких таких "яйцах" он казак? На куриных или каких других? И что
это еще такое: у яицкого-то казака, у такого черноволосого, сын рыжий? В
кого? В мать? Она тоже вроде не рыжая, хотя летом конопушки и у нее
выступают.
Всем Опресноков-младший отличается от старшего, не только цветом волос.
Без Опреснокова-старшего, например, ни один церковный праздник не пройдет.
Лишь позовет православных колокол надтреснутым жидким звоном, лишь потянутся
женщины, в основном старухи, через городок к ней, к родимой, к "невесте во
Христе" - и он среди них выступает. А уж когда за кладбищенскими воротами
пойдут по обе стороны мощенной камнем дороги сирени да заросли вязов,
акаций, да замелькают на памятниках надмогильных фотокарточки похороненных
тут людей, снятые тогда, когда ныне упокоенные о своей будущей смерти
ничегошеньки еще не ведали, да впереди церковь возникнет, площадка каменная
против нее, с мылом вымытая монашками, тут же два корыта с кормом и питьем
для голубей, воркование которых не смолкает с утра до вечера, - уж
Опресноков-старший совсем преобразится, глаза его засверкают такой
святостью, что старухи, на него глядя, замахают почаще щепотками пальцев,
кладя на себя кресты, оборотясь лицом к церковному куполу,
Опресникова-младшего и боем сюда не загнать. Разве что на пасху с уличной
командой куличи промышлять...
Дома у Опреснокова-старшего стоит за печкой на козлах, трехведерный
бочонок с краном на боку, похожим на самоварный. Поверни кран - в кружку
шибанет мутноватая, слегка кислая пенящаяся брага на хмелю.