"Ким Стэнли Робинсон. История ХХ века, с иллюстрациями " - читать интересную книгу автора

книг в квартире действуют, как свинцовая облицовка в радиоактивном
окружении, все эти записанные мысли образуют нечто вроде щита против
отравленного внешнего мира. Наверное, это лучший из доступных щитов. Но
сейчас он не спасает, не спасает по крайней мере его; казалось, что книги
стали просто своими корешками.
А как-то вечеров в одном преждевременном синем закате показалось, что
вся квартира стала прозрачной, и что он сидит в своем кресле, подвешенный
над громадным сумрачным городом.


x x x


У Холокоста, как и у Хиросимы с Нагасаки, имелись свои предшественники.
Русские так поступили с украинцами, турки с армянами, белые поселенцы с
американскими индейцами. Однако, механизированная действенность убийства
немцами евреев была чем-то новым и чудовищным. В его стопке есть книга о
проектировщиках лагерей смерти, об архитекторах, инженерах, строителях. Были
ли эти функционеры менее или более непристойны, чем безумные врачи и
садисты-охранники? Он не мог решить.
И потом само это число - шесть миллионов. Его тяжело было постичь. Он
читал, что в Иерусалиме есть некая библиотека, где они заняты задачей записи
всего, что только смогут найти о каждом из шести миллионов. Шагая по
Черинг-Кросс, он подумал об этом и мертво встал. Все эти имена в одной
библиотеке, еще одна призрачная прозрачная комната, еще один мемориал. На
секунду он ухватил, как это много людей, почти целый Лондон. Потом все
погасло, и он остался на углу улицы, глядя в обе стороны, чтобы убедиться,
что его не переедут.
Продолжая шагать, он попытался вычислить, сколько Вьетнамских
Мемориалов заняло бы перечислить все шесть миллионов. Грубо, два на сто
тысяч, значит двадцать на миллион. Поэтому, сто двадцать. Сосчитать их по
одному, шаг за шагом.


x x x


Вечера он продолжал просиживать в пабах. "Веллингтон" был хорош, как
любой другой, и его часто посещали знакомые, которых он встречал у Чарльза и
Рии. Он сидел с ними и слушал их разговоры, но часто он был в смятении от
дневного чтения. Поэтому разговоры, спотыкаясь, брели без него, а бриты,
заметно более терпимые к эксцентричности, чем американцы, не заставляли его
чувствовать себя неуютно.
Пабы были шумные и наполнены светом. Десятки людей двигались в них,
говорили, курили, пили. Другая разновидность облицованной свинцом комнаты.
Он не пил пива, и поначалу оставался трезвым, но потом обнаружил, что в
пабах подают крепкий сидр. Он полюбил его и, пока другие дружно попивали
свое пиво, здорово напивался. После этого он иногда становился
разговорчивым, пересказывая о двадцатом столетии то, что они уже знали, а
они кивали и жертвовали еще крупицей информации ради вежливости, потом снова