"Виктор Робсман. Живые видения" - читать интересную книгу автора

никому, и быть свободной, как при рождении. Такой была Люда или Мила, она же
Люся и Милочка, нареченная при крещении Людмилой - моя двоюродная сестра.
Дядюшка мой, Илья Андреевич, рано овдовевший, не мог нарадоваться своей
безрассудной дочерью. Я помню ее ребенком, всегда смеющейся, с веселыми
глазами, а потом - девочкой, подростком, плачущей за чтением Жития Святых;
еще ребенком она была набожна, как старушка, и теперь, не находя в своем
сердце огня, который заставлял ее гореть новыми желаниями, она упросила отца
отвезти ее на послушание в монастырь, при котором была погребена ее рано
усопшая мать; она хотела теперь быть всегда при ней, неразлучно, служить
требы на ее могиле, чтобы души их встречались здесь и обменивались незримыми
объятиями и ласками. Матушка-игуменья приласкала ее и оставила при себе. Она
была стара, немощна, но все еще хороша собой, и ею можно было любоваться;
живые ее черты не застыли еще, мягкая улыбка проступала сквозь плотно
закрытые губы, а на дне ее глаз, цвета морской воды, была видна душа,
прозрачная и чистая, как слеза ребенка. Мать-игуменья приучала ее к чтению
назидательно-религиозных, поучительных для ее беспокойной души книг, в
которых описывались муки мучеников, подвиги подвижников, смирение
отшельников, отказавшихся от всего, живущих в пещерах, как можно дальше от
людей, чтобы быть как можно ближе к Богу; у них ничего нет, им ничего не
надо, кроме вериг на голом теле для усмирения своей неукротимой плоти... И в
ее незрелую душу закрадывались сомнения; почему, думала она, все, что
приятно телу, - противно душе? Неужели плоть настолько сильнее живущей в ней
души, что нужны такие невероятные усилия, чтобы преодолеть ее? Она теперь
все чаще и чаще задумывалась над такими непонятными ей словами, как грех,
блуд, преступная связь, прелюбодеяние, пугаясь их, и в то же время хотела
заглянуть в бездну, узнать их тайну, испытать на себе... С девичьим
любопытством читала она о преступной связи святого мученика Вонифатия с
порочной женщиной Аглаидой, и всей душой была на ее стороне; Аглаида
казалась ей прекрасней царской невесты, потому что благодаря ей Вонифатий
стал святым. Что же плохого тогда в блуде, в пороке? Может быть, если бы не
было порока - не было бы и святых? И она, под влиянием своих детских
заблуждений, начинала питать какую-то странную нежность ко всем порочным,
падшим, погрязшим в разврате женщинам. Ее приводили в экстаз необычайные
дела, совершенные апостолами Иасоном и Сосипатром, обратившими к вере
разбойников, заточенных в темницу за лиходейство, а теперь получивших от
Господа венцы. Как это возможно? Она хотела бы увидеть их, прикоснуться к
ним, узнать - какие были эти венцы? Она повторяла имена этих разбойников,
как слова молитвы, с трудом произнося их, дивясь им; какими новыми, какими
чудными и непривычными для нее были их имена: Саторний, Иакисхол, Фаустиан,
Ианнуарий, Марсалий, Евфрасий, Маммий! Нет, никогда она не забудет их! Во
время трапезы ее смущало, что монахини, слушая чтение о муках, стенаниях,
стонах бунтующей плоти угодников и святых, ели без содрогания жареных
окуней, выловленных в монастырском пруду, грибной борщ, пахнувший соседними
лесами и прелыми листьями, свежеиспеченный хлеб, напоминавший о только что
скошенных полях... И никто из этих благочестивых монахинь не помышлял тогда,
что уже настало светопреставление, о котором напоминала мать-игуменья в
своих наставлениях каждый день; вот так же, говорила она, был истреблен
небесным огнем Содом вместе с Гоморрой, и на месте их не осталось и следа
жизни, и Мертвое море покрывает их... Людмила притаилась в своем уединении;
что-то невообразимое произошло на русской земле! Она со странным