"Виктор Робсман. Живые видения" - читать интересную книгу автора

"Радости Всех Скорбящих", смотревшей в это время на нас из глубины дальнего
угла; этот образ достался ему от моей прабабушки, матери его отца, и был
освящен в Троице-Сергиевской лавре, под Москвой. - Посмотри, - говорил мне
дядюшка, указывая на образ и как бы проникая в него. - Не замечаешь ли ты,
что на этом образе Богородица прильнула к Младенцу всей душой, но все же не
так, как мать к своему сыну? А это потому, что любовь Богородицы к Своему
Сыну не была подобна любви матери к ребенку - так любят только Бога! Он с
доверием посмотрел на икону и преклонился перед ней. Я понимал, что все
молитвы его были обращены сейчас к Ней одной, к Радости Всех Скорбящих, и
они были обо мне, о моей странствующей душе, напрасно ищущей на земле того,
чего здесь нет, но слов его молитвы не было слышно. - А теперь езжай! -
сказал он строго, поднимаясь с колен. - Совершай свой жизненный путь в
полном согласии со своим чистым сердцем... Помни и не забывай, что новая,
незаконная власть, сеющая в сердцах людей семена ненависти, раздора и
нечестия - призрачна и недолговечна, потому что власть неба сильнее власти
земли. В мире ничего не изменилось; земля все так же совершает свой небесный
путь вокруг солнца, проливая на нас свое тепло и свет; за ночью наступает
день, сменяются времена года, и хороводы млечных звезд справляют свои
небесные праздники... Все живет своей вечной жизнью по замыслу Творца, ибо
вечность не имеет возраста, она не стареет и не умирает, у нее нет ни
прошлого, ни будущего, ни начала, ни конца... Как суетны и ничтожны земные
дела людей перед лицом Всевышнего! Таким был мой дядюшка, Илья Андреевич.


Странствующая душа

Когда вздрогнул поезд и мимо окон закачались пьяные стрелки, я увидел
вдруг, как все мое прошлое, даже совсем недавнее, сдвинулось с места, стало
отделяться от меня, уходить в непостижимую вечность. Смутно вспоминались мне
последние часы расставания, но и они становились невозвратными, отмирая по
мере того, как я удалялся от них. Помню, как отец укорял меня; он вложил в
меня все сбережения своей любви, завещал мне все богатства своей непорочной
души, передавал мне в наследство свою незапятнанную совесть, свое доброе имя
и честь, нажитые им долголетним нравственным трудом, а я безрассудно
оставляю его в поисках чего-то лучшего, чего нет на земле... И ему казалось,
что я обманул его, украл у него радость, посмеялся над его отеческой
любовью, и все, для чего он жил, было напрасно. Моя мать долго слушала его
молча, и лицо ее было напряженным, как у человека, ожидающего несчастья. Ее
верующая душа была полна сомнений; она хотела понять - не козни ли это
искусителя-дьявола, или так хочет Бог? Вошла сестра Лида и села у моих ног,
как испуганная собачка. Она сказала: - Я так и знала, что самое большее горе
приносят нам те, кого мы более всего любим... Как ты не можешь понять, что
мать этого не переживет, а отца это тоже сведет в могилу... Откуда у тебя
такое упорство? А ведь ты один можешь сделать их счастливыми... Но я был уже
далеко от нее, и вся эта, окружавшая меня, печаль, эти прощальные слезы не
проникали глубоко в мою странствующую душу, очарованную будущим, каким
обещала его мне обманщица-мечта. Путь лежал длинный и трудный. Поезд нехотя
раскачивался, как после долгого сна, распуская пары, стонал всеми своими
железными суставами, и я успел заметить из окна вагона, как бежала, догоняя
его, точно подхваченная ветром, показавшаяся мне очень одинокой, моя сестра