"Норик" - читать интересную книгу автора (Горностаев Игорь)

Глава 8. Доспехи из шкуры дракона

Кицум, старый плешивый клоун, намазывающийся белилами среди запахов и звуков цирка перед очередным выходом на манеж, внезапно застыл как древняя мраморная статуя. Рука поднесена ко лбу, тело едва повёрнуто в спиральной закрутке, глаза закрыты. Даже дыхание, кажется, остановилось. Только под прикрытыми веками всё продолжается жизнь: выполняется неизвестная другим задача. Так бывает. Человек спит, а закрытые глаза как будто что-то читают — бегают туда-сюда или описывают круги. Как знать, может и вправду, Кицум что-то там считал из небесной книги? По крайней мере, когда рука пришла в движение, продолжив класть белила для уже десятого за сегодня (и последнего) представления, в открывшихся усталых зеницах было нечто большее, чем циничная уверенность в бренности всего сущего, свойственная старому клоуну. Что было в глазах? Пожалуй, это можно назвать «свирепая мудрость».

Круглая белая комната. Много света. Запах древней пыли. Тишина.

Два окна в толстенных каменных стенах. Друг напротив друга. Пол из струганных светлых широких и не слишком длинных досок. Оштукатуренный потолок. А стена — всего одна, но длинная. Углов нет, дверей нет. Шутник архитектор сделал даже потолок и арки окон в комнате башни — выгнутыми. Беспокойно человеку в таком помещении. Глаз ищет перекрестия, что бы было на чем остановиться. На чем же? Оконные рамы из пяти стекол, секретер желтоватого дерева: стол со стоящим на нем высоким узким шкафчиком, да кровать посередине — вот, пожалуй, и всё.

Хотя кто, и на что будет тут смотреть? Единственный человек в комнате — спокойно вытянулся на кровати, опустил веки. Больше здесь никого. Лишь на секретере — объемистый стеклянный кувшин с широким горлом, доверху наполненный темно-красной жидкостью. Вино.

Или кровь?

— Яссок, Яссок! — Невысокий полный мужчина в зелёном камзоле с ядовито-салатовыми обшлагами взволновано суетился около упавшего. — Ты слышишь, слышишь меня?

Юноша, лежащий посреди грязной и узкой улицы славного города Остраг лицом прямо в деревянную мостовую (единственная радость — сухо) приподнялся на руках и ошалело помотал русой головой. «Почему меня называют Яссок? У меня другое имя. А какое?». Башка гудела, словно медный городской полуденный колокол.

— Экая раззява! Слава Единственному и Милосердному, ты жив! Что я бы рассказал Мастеру Оптику? Ты представь, я ему скажу: «Наш Яссок споткнулся и упал…», или: «Ваш ученик стукнулся головой и умер.» Что я услышу в ответ? — Толстяк наконец-то осознал, что на самом деле всё обошлось, и принялся чистой мягкой тряпицей, которую вытащил из-за обшлага, вытирать обильно покрытую прозрачными пупырышками липкого пота лысину.

Уже сидя на мостовой, тот, кого называли Яссок, с трудом разлепил непослушные губы и, пришепётывая, выдавил из себя:

— Скажет: «Мне это кажется возможным».

Мужчина в зеленом камзоле затряс мягким животом и бритыми щеками в приступе беззвучного смеха. Согласно закивал головой: мол, да, именно это и услышу в ответ.

— Ну, раз шутить — жить будешь. Давай- давай, поднимайся. Хвала Богу Истинному, вроде у тебя ничего не сломано и голова не пробита. Мозги не вывались, даже кровь не идет. Но шишка на лбу будет знатная…

Юноша поднялся на ноги с превеликим трудом. В голове все мешалось, перед глазами ходили круги, в желудке спазмило. Опираясь на подставленную руку спутника (господин Уфсанек, вот как его зовут!) пострадавший молодой человек двинулся к своему дому.

Дом здесь, рядом. Почему он называет своим домом здание, в котором обитает множество людей? Комнатенка, где господин Уфсанек предложил им с Учителем пожить — действительно, рядом. А сейчас надо хорошенько удариться головой о стену… Какое глупое желание.

— Ты что, Яссок? Всемогущий тебя пойми, ты же чуть не стукнулся снова. Уже пришли.

Уфсанек, одной рукой придерживая юношу, другой принялся энергично стучать дверным бронзовым кольцом, крича при этом:

— Мастер Оптик! Мастер Оптик!

Открыл худой, даже наверно, иссушенный мужчина лет шестидесяти, с пепельными, если не сказать пегими, волосами, безбородый, с острыми прямыми усиками, светлокожий. Лицо мужчины казалось холодным и бледным из-за черных просторных волос и рубахи, но главным образом — из-за взгляда. Внимательно и всепроникающее вонзились в юношу «отраженья души человеческой». Яссок вспомнил: черноокого мужчину, Мастера Оптика, среди своих, зовут господин Дэн.

«Это страшно: падай, теряй сознание», — требовательно зудели мысли под черепной коробкой. Но Мастер взял за плечо и помог перешагнуть порог. Даже два порога. Один — невидимый, который был глубоко внутри.

Ни лекарь, ни аптекарь не понадобились. Учитель Дэн мог дать семь очков вперед любому из здешних коновалов, в конце-концов — оптик он, или кто? — так что речь шла не о дороговизне лечения. Просто Мастер сам разбирался, как побеждать болезни.

Ученик часто слышал его наставления. «Никогда не ешь мясо больной птицы или зверька. Ибо в нём нет силы. Бессилие с мясом может попасть в тебя, и сам лишишься здоровья. Бессилие передается от животного и через комаров, и через блох и клопов. Потому нам нужна чистота. Маленький и никчемный комар может обессилить великого человека. Есть надо мясо сильных животных. Их сила будет питать и твою силу.»

Яссока уложили в кровать, к ушибу приложили тряпку, смоченную в охлажденном, двойной очистке вине, настоянном на травах Загородных гор. Травы с тех гор — сильны необычайно. Терастения, что на равнине человеку по колено — там вырастают в рост. Вот только сборщики трав долго не живут: лысеют, слепнут, покрываются язвами и умирают.

К вечернему чаю юноша вполне пришел в порядок. Телом. А вот мысли путались. Наверно из-за удара по голове случилась временная потеря памяти.

«Что я знаю?» — Спрашивал себя молодой человек. И отвечал: «Мастер Оптик учит людей. Он учит жить своими силами, не обращаясь к магам, волшебникам и чародеям. Он объясняет, как справится с малыми бедами, такими как Смертный Ливень или тарлинги, и бедами большими, среди которых бесстрашно, наравне с Князем-Голодом числит и Радугу с ее семью орденами. Мастер ходит по стране, городам, селеньям и раскрывает людям возможную жизнь среди свободной от нечисти земле. А я хожу с ним. Пока я один из учеников. Потому что во мне нет колдовских способностей.» При этом, что такое тарлинги, Радуга и Смертный Ливень Яссок вспомнить не мог. Были слова, но они ничего не обозначали.

Господин Уфсанек на вечерний чай пригласил странных людей. Причем каждый из них по отдельности смотрелся вполне добропорядочно и обыденно, но вот все вместе… Тут были мукомол с сыном, пришедшие прямо с мельницы (они переоделись в чистое и почти не ношенное, но…), мясник, выделяющийся среди остальных тяжелым лоснящимся лицом и кряжистой фигурой: ни дать ни взять — гном-великан лишенный бороды, двое крестьян, легко узнаваемые по старомодным, до пят, плащам, сшитым из не менее чем десятка кусков разноцветной материи. Были тут и чиновник из канцелярии градоначальника — красный с малиновым сюртук на серебряных пуговицах; и приказчики из торговых рядов — щегольские усики, завитые над паром чубы; и сослуживцы господина Уфсанека — зеленые камзолы с салатовыми обшлагами. Вербовщики.

Император платил своим солдатам крохи, однако одежда и еда была. А что еще человеку нужно для счастья? Зато по окончании акта можно было получить надел или должность. Но всё одно: не охотно шла молодежь в легионеры. Для наборного уговора и нужны вербовщики. Не каждый сгодится: нужны люди, которые не только завлекательно расскажут о прелестях воинской жизни, но и правильно составят конр-акт (на пять годков) или супер-акт (на десять лет). Может показаться — легкая служба в вербовшиках? Ну, там где население бедное, либо очень темноё — то да. Но набранные там и выбывали сразу по причине увечий. Либо по причине гибели. За городских (из ремесленников либо приказчиков) отчисляли вербовщикам не в пример щедрее.

В целом, очень разноцветная компания из пятнадцати человек собралась на чай к господину Уфсанеку. Только людей, следует отметить.

Яссок чувствовал себя, как говориться, «не на своей кобыле». Мастер Оптик был хорошим оратором, но сегодня молодой ученик не мог выстроить золотую проволоку речи. А без неё все ухищрения оратора выглядели пустым набором образов. И даже риторические приемы, которыми еще вчера Яссок восхищался и старался запомнить — выглядели для него ныне натянуто и несколько пошловато. Почему?

Говорил Дэн то же самое, что и других городах и селеньях. Так же ярко и агрессивно.

Как только все налили степной чай из водяной «рубашки» печи и кинули в него по кусочку коровьего масла, как только сделали первый общий шумный одновременный глоток и важно отдулись, и только потянули руки за угощением, стоящим на клетчатой скатерти, как Мастер Оптик громко провозгласил:

— Возглашу то, что знаете сами. От Радуги нет пользы. Кончилась давно польза та, которая дедов наших и отцов с ней примерила. И твари те, что остались в лесах наших, что летают над дорогами нашими, что живут под полями нашими — не иначе как по наущению Радуги выжили.

Зачарованно глядя на ритора мужчины не глядя тащили со стола в рот вываленные в меду крендельки, запивая чаем.

— И что-то никто не видел младенца в одноцветном плаще вылезающим на свет из утробы матери своей. И никто из магов не пришел ни к одной из женщин наших во младенчестве детеныша человеческого и не изрек: вот будущий маг, вот кошель во взращение его. Кто из вас слышал о случае таком? И ни у одного из только что родившихся не было мозолей на ладонях. Мозоли являются миру и Господу потом.

А сколько детей умирает? И мы уже за благо почитаем, когда дитё человеческое умрет сразу по рождению своему: а так корми его, пои, ухаживай, рассчитывай на кусок хлеба с жареным мясом в старости, а он раз — да и умер. Там эти думают, что так легко: еще нарожают. Ага! А то, что беременная последние месяца и первые месяца по рождению дитяти — работник совсем никудышный? Кто ее кормит? От нее порой вреда больше, чем пользы в эти дни — никого не волнует то, окромя хозяина и мужа. А сколько умирает при родах? А?

А вот пропажа харчей: это как объяснить? Конечно, последние — никто не забирает. Но вот — был целый мешок зерна, утром приходишь, а он — не тугой, как вечером. Как это? Никто взять не мог, всё под замком, ключ под подушкой, мыши не бегали, мешок не прогрызли. А потом, по весне, — приходится идти к ним и покупать недостающее для посева. Это как?

Крестьяне, мукомолы и мясник радостно ёрзали на своих местах. В сельских общинах такое вступление имело обычно ещё больший успех. То, о чем предпочитали или не говорить вовсе, либо только с близким родственником в чистом поле — господином Дэном оглашалось громко и прямо. Открыто и откровенно. Но — с недосказанностью. Ни слова об Епископате или Императорской власти. Но по весне за зерном шли именно в церкви. А откуда там зерно появлялось?

На правах хозяина Уфсанек робко задал вопрос:

— Но как же нечисть? Она же совсем разбалуется!

— Мне это кажется возможным. Но, на что у нас Император!? Он всех перебить может. Он же Император! Радуга не дает. Кому нужны пастухи, если нет волков? Или вы не верите в силу Императора?

А ведь каждый из вас мог бы быть бароном. Да-да! И повелевать. Только не свободными от рождения людьми, а богопротивными эльфами, дану, гномами и другими… Всем известно, что дану и эльфы дают при вязке потомство, как лошадь и осел. А вот у людей с животными или «ельфами» потомства не бывает. Что доказывает — эльфы, гномы, половинчики — просто домашний скот. У человека с кобылой тоже детишки не рождаются. (Тут Мастер Оптик перешёл на проникновенный и доверительный тон). Хотя говорят, в башнях Радуги такие эксперименты по пять раз на дню ставят.

Здоровый мужицкий смех раздался в нужном оратору месте. Напряжение, вызванное предыдущей речью, спало. А господин Дэн продолжил:

— Мы должны быть не просто чисты перед Спасителем и небесными слугами его… Мы должны быть прозрачны и невидимы. Мы не должны светиться в мировой тьме, окружающей нас. Ни как наказанные, ни как наказываемые, ни как наказывающие. Мы должны быть уверены, что и после смерти никто не заметит и не потревожит нас. Пускай работают эльфы и орки под руководством женщин! Мы будем прозрачны.

В этом месте иногда раздавался вопрос: «Что же делать мужчинам?»

Тут отвечать приходилось исходя из состояния слушателей. Либо шутить: «Заниматься чисто мужскими делами: пить пиво, ставя кружки на головы баб-половинишниц» (хотя бы один понимал, показывал рукой ниже пупка рост женщины — а затем уж смех катился дальше.). Либо отвечать всерьез, но уклончиво: «Придумывать. Новые телеги, горшки, ходить на охоту, выводить новых лошадей и коров, воевать с лесом…»

Сегодня Яссок чувствовал неправильность того, что говорил Учитель. В первую очередь по отношению к эльфам и женщинам. Никогда раньше мысли о таком в голову не приходили, но сегодня… Почему-то раздражает.

Мастер Оптик останавливался лишь для того, что бы отхлебнуть из глиняной кружки.

— Может быть, вы мне скажете, что нам и сейчас живется не плохо? Я отвечу на это: «Мне это кажется возможным». Однако тот, кто думает сегодня, что он живет хорошо — завтра будет жить плохо. Тот, кто считает, что сегодня живет плохо — тот будет жить завтра еще лучше. «Да», — скажу я сомневающимся, — «Разливаясь внезапно, широкая река несет разрушения и смерть всему, что стоит на ее пути. Но когда река вновь встает в мирные берега свои на полях остается благодатный ил.» А что касается жертв… Как хозяин режет самую захудалую коровенку из стада своего, так и Вечный не даст сгинуть безвременно тому, кто ценен в глазах его. Все мы слуги Спасителя. Какой из бычков должен жить дальше — это только его решение. Можно ждать решения. А можно попробовать пред глазами Его доказать свою силу и чужую никчемность.

— А мой дед наоборот, самых бодливых резал! — Простодушно выкрикнул распалённый услышанным крестьянин, потеряв природную робость.

— А как же темные? — Это уже спросил чиновник в красном с малиновым камзоле.

— Это Радуга и есть бодливая. А мы покажем себя во всей красе! Темные силы? Среди магов не все считают Радугу своим лучшим способом существования на земле. Кое-кто будет совсем не против жить в городах на правах ремесленников. Мне это кажется возможным.

Как ни странно, довод показался слушателем очень аргументированным.

Это да, это они понимали, и было это им по душе. Каждый работает и получает плату за работу. У каждого вольность! Народная память еще хранила сказания о тех временах, когда никто не знал ни Императора, ни вице-королей, когда Города были вольными, а бароны имели власти не больше, чем деревенские старосты. Но помнили и другое. Когда двадцать лет назад богатый торговый город Фиорента, стоящий между дельтами Тиллы и Мельины решил, что обладает достаточной властью для возрождения древних свобод, Император послал войско герцога Альбана. Теперь между дельтами двух главных рек севера, впадающих во Внутренние моря, никакого города нет.

Когда по окончании чаепития довольное угощением и речами господина Дэна члены собрания расходилось, приглашая Мастера Оптика к себе на ужин или обед, Яссок вспомнил самое важное. Чем он тут на самом деле занимается.

Ведь он, Яссок, соглядатай ордена Нерг! Его родители — мастера-чародеи, а он, напрочь лишенный магических способностей, обязан втереться в доверие к Дэну. Это удалось. И именно потому, что в Яссоке тот не уловил ни малейших магических способностей.

Сам-то Мастер Оптик — волшебник высочайшего уровня, только стремящийся хранить это в тайне и не пользующийся умением. Агент и шпион, четверной как минимум. Переходящий когда-то из цвета в цвет, и выведывающий чужие секреты. Теперь настолько многие желают смерти господина Дэна, что он задумался об уничтожении Радуги. Невозможно? Кто скажет наверняка? Может быть, Яссок скажет?

А Яссок вдруг подумал, что если найти и выпить бутылочку гномояда, то это будет правильный и, во всяком случае, нужный поступок. Яссок не пил спиртного ни разу в жизни, от стакана крепкого мог упасть в сон, что уж там говорить о бутылке, но отогнать прилипчивую мысль удалось с большим трудом. Как водиться одну глупую мысль лучше всего побеждает другая. Вспомнился другой кусок из речей Мастера Оптика.

«Представим, что на окне растет цветок. Знаете такое растение: коронополь? Растет два года, цветет, дает семена и погибает. Так вот. Если срезать цветок, то в следующем году можно вновь ждать цветения. Он будет жить дальше, пока не отцветет. Да-да! Много и много лет! Поэтому, если ты откажешься от женщин, ты спасешь много сил, которые позволят тебе прожить и долгую жизнь, или использовать силы на другие, не менее важные дела.» Яссок начал размышлять, и пришел к такому выводу: «Может это происходит с коронополем потому, что выпуск семян — самая важная цель у этого цветка? Единственная цель, которою назначил ему Всевышний? И до тех пор, пока он ее не исполнит… Как же узнать, какова цель у Человека?»

Переговоры протекали трудно.

Сейчас обе высокие договаривающиеся стороны усердно делали вид, что отдыхают. Длинный стол, устланный некогда белой, как крыло лебедя, скатертью, теперь являл отталкивающее зрелище: завалы не слишком усердно обглоданных костей, винные и соусные пятна разных цветов и размеров, шелуха земляных орешков, битая скорлупа заморских твердов, блюда и плошки с недоеденными остатками… Обед был королевский. Если не по количеству сотрапезников, то по качеству блюд — определенно. Соленое, сладкое, кислое, пряное, горькое, острое, терпкое и даже пресное. Все было на столе. Теперь — лишь остатки.

Обслуга, которая должна была бы прибираться, вышколено не показывалась: её не звали. Гости дорогие, приглашенные для придания трапезе вида «ни к чему не обязывающей вечеринки», любезно откланялись и с благодарностями удалились. Остались только трое: двоюродный брат вице-короля Исторского предела Меркулий, Припуц — мастер ордена Арка и Апуни, начальник палаты кафедры внутренних вопросов. То есть не кафедры. По новому указу — департамента. Департамент внутренних вопросов.

Старенький мастер не выдержал соревнования в винопитии с дипломатами и сладко посапывал в глубоком мягком кресле, несмотря на громкие заунывные звуки, оглашавшие помещение.

Апуни пел песню. Длинную песню степняка. Хорош пел. Глаза пьяненького Меркулия, от природы раскосые, предательски слезились. Домой бы, в теплую войлочную юрту. И вассалы бы скулили те слова, что выдавал сейчас Апуни.

В степи Исторской, которая, собственно, и составляла Исторский предел, особо популярны были две песни: вот эта, носящая название «Волынка» и другая, давным-давно сочиненная сиротами попавших в окружение и погибших степняков.

Было это сто сорок три года назад в Рудных горах. Войско исторцев, собранное со всей равнины, шло в Мельин и уже подходило с севера к Полуденному тракту. Но в Безымянном ущелье гномьи отряды одновременно завалили и вход и выход, превратив достаточно широкий проход между крутых скал в каменный мешок. Тут же на вершинах показались эльфы со своими певучими луками.

В бойне полностью полегло десятитысячное войско. Девять сотен лучших эльфийских стрелков без устали слали и слали с небес оперенную смерть. Лошади и люди метались внизу, ища спасения, и находили его в последних проклятиях богам и только по большому счету.

Когда колчаны остроухих опустели, побоище не закончилось.

Две полусотни гномов, которые запечатали казан и по договоренности должны были спускаться вниз: добивать оставшихся в живых, внезапно обратили свои боевые топоры против эльфов, не ожидавших такого поворота событий. Безоружные, уставшие от многократного пуска стрел из тугих луков, да еще в горах, отражая предательскую атаку голыми руками на непривычных каменных склонах, воины лесного народа повторили судьбу исторцев-людей, палачами которых стали только что. Кто-то из них успел превратить лук в деревянный дротик, кто-то подхватил камень…. Но что это за оружие против сильных, опытных, защищенных боевыми доспехами гномов? Которые наконец-то смогли утолить вековую ненависть в полной мере?

С тех пор стали ущелье называть иногда «Котёл», но чаще по-исторски — «Казан».

Степь осталась без твердой руки. Сироты гуртами ходили по империи, просили подаяние и пели песню о бойне в ущелье Казан. А вдовы шайками ездили по империи, насиловали и крали мужчин.

Тем временем чиновный певец, тянущий во всю силу легких последние гласные в строках, что бы выходило жалостливей и самоуничижительней, думал вот о чем.

Не простой народ, эти степные скотоводы. То ли на самом деле такие тупые, что кажутся умными, то ли что? Во всей империи: ни на южных, ни на западных, ни в центральных пределах, нет более наглых и самодовольных вельмож, чем при дворе вице-короля исторского. Да какой это король? Тот же пастух. Гоняет по просторам табуны, пьёт молоко кобылиц из серебряных кувшинов, называя их кубками, с гиканьем носится за случайно забредшими из северной тундры в поисках лучшей участи дикими орками да гоблинами. Только на три самых холодных месяца в году оседает двором в единственном городе степи — Арцахе. Гуляка… И придворные ему под стать.

Живут себе, в ус не дуют. Так, по краям, около лесов нечисть бродит. Да иногда в запущенных балках разводится. Ну, так с ней заезжие маги быстро справляются.

И власть им потакает. Подати платятся, что еще надо? А и есть с чего платить. Кони в войсках Императора откуда? Сухоголовые исторцы и длинноногие голтунцы — гордость конницы Императора — откуда? То-то. А ведь и кроме коней в восточном пределе полно ценного.

В Ведьмином лесу, на Бросовых землях или там, на кручах Рудных горах ни гуртов овец, ни стада тучных коров не вырастишь. А сыр и айран кто ж не любит?

Да и если вдруг что с баронами случиться? Заболеют, к примеру, всем графством. Головой занедужат: решат, что бремя налоговое для них непомерно. Сразу выяснится, что нет у Императора и Епископата более верных войск, чем проверенные исторцы в мохнатых волчьих шапках, с кривыми быстрыми арцахскими саблями и тугими, в половину человеческого роста, луками. Эти готовы за венценосного повелителя вырезать не только всех орков и троллей зараз — но и весь мир. Со своими женами и детьми, будя на то воля повелителя империи. Дикие люди, сыны степей.

Только и сдерживает их — боязнь лесной тесноты да горных пустот. Это — так. Впору как лошадям шоры надевать. За каждым стволом дерева мерещится эльф либо мерзкий дану, готовый прыгнуть со стилетом на спину, а за каждым камнем — нора, в которой затаился гном с отточенной до синевы секирой. Без родных просторов, без врага в прямой видимости, делаются степняки жутко осторожны и осмотрительны.

Ну, и дисциплина хромает. Один на один волчешапочник будет на равных сражаться даже с Вольным. Но уже пятеро бьются только с пятью гномами, а шестеро коротышек полдесятка степняков победят.

Во всей ойкумене среди людей именно исторцы считаются самыми дикими людьми. Ну, разве только рыбаки с южных островов с ними поспорят в тёмности. Да что ж с того? Зато за свои северо-восточные земли Император может быть спокоен.

Пока спокоен. Но в последнее время степь волнуется. Лучшие из сыновей уплыли за Восточный океан. Придёт зимой куча зеленокафтанных вербовщиков, наобещает молодым мужчинам гор золотых и рабов всякого полу, и рванет табунщик или пастух от родной юрты в легион. А в джунглях на лошадях не очень-то погарцуешь.

Кое-кто возвращается домой. Но вернувшиеся не живут долго. Малейшая царапина вызывает нагноение. Вначале небольшая язвочка, потом темная твердая блямба, и вот уже открытое коричневое мясо лезет наружу, быстро превращаясь прямо на теле больного в вонючую клоаку. Лучшие маги-врачеватели ордена Лив, обычно врачующие исторцев, ничего поделать не могут.

Странная болезнь, прозванная «джунглийка», затрагивает только тех, кто вернулся с Востока в родную степь. Ни к отправившимся в страшные леса, ни к занявшимся загоном на лошадях рыбы с мелководья в Приморье, ни к решившим осесть в городе либо около реки, зараза не пристает.

Если рекрутов, отправляемых за океан, не уменьшится, в Исторской степи скоро не останется мужчин. Лет так сто пятьдесят назад похожая ситуация уже складывалась. Вспоминать не хочется, чем закончилось.

Только одно предотвращало заражение, и сдерживало рост язвы, если гниль уже прилипла. Странно, но это были боевые доспехи из шкуры дракона.

— А зна-ешь, Меркул-ий, да-вай зав- втра пой-дем вцирк? — притворяясь более пьяным, чем на самом деле, спросил чиновник, прервав песню на середине. — Я там зна-ю одну цирка-чку… Жонг-лерша. Сильна, гикка… Нет. Гиб-ка, вот. Представь: наклоняется вперд, просовывает голову между ног, а ты подходишь к ней сзади и…

— А как же наше дело? — заплетающимся языком, но четко по смыслу возразил вельможа из Исторского предела.

— Ну… Решается! Ищут доспехи. Чес слово, ищут. Но — мало их.

— Тогда — многоженство.

— Ну, как ты… Ну… Епископат, понимаешь? Ну…

— Тогда жди беды. Мне — лично — без разницы. Или доспехи — или многоженство. Или будет плохо всем.

— А в цирк?

— Завтра? Что я там не видел?

— Ну… Цирк очень интересен…

— А что в цирке может быть интересного? Прирежут пятёрку быков, а под конец — дикую кошку…

— О, господин Меркулий. Смею заверить, что цирк тут — совсем не то, что на празднике Нового Халата. Там и фокусники, и акробаты…

— Балаган?

— Ну, почти.

— Сходим.

— Идем.

Мастер Арка тихо посапывал в высоком кресле. Дух его бродил далеко-далеко, но тело остались тут.

Растолкали тело. Дух вернулся из странствий.

— Мастер, ты с нами завтра в цирк пойдешь?

— А то, — с готовностью ответил орденец, норовя повернуться и заснуть вновь.

— Тогда проводим гостя до кареты, — привязался дипломат.

— Какой кареты? Я верхом! — Меркулий на дух не выносил тесного пространства.

— Верхом- верхом-верхом… Но лошадь, чур, моя…

Вышли. Посадили. Мастер Припуц наложил заклинание удержания в седле. Не расшибется. По бокам смирной и здоровенной как сундук кобылы еще встали ливрейные, схватились за стремена. Проводят в лучшем виде — не хуже чем в карете доберется до дома.

— Ты что про цирк-то начал? — уже по возвращении в гуляльный зал сварливо осведомился старик.

— Ну, не на карусели с качелями его же тащить? А там музыка, шум, беготня, огни… Глядишь, и выболтает чего, — с чувством достоинства отозвался Апуни. (Не всякий так сможет держаться с мастером Арка. В смысле — достоинством хвастать.)

— Что ему выбалтывать? Он-то ничего не представляет из себя. Ты, что, хотел, что б за жонглершу он тебе наложницу свою дал попробовать? А?

«Старый хрыч, — подумалось чиновнику, — откололся, гад, когда мне с Меркулием пришлось одному пить, а теперь ждет ошибки. И слова не просто так сказаны. Этот рак вареный, „Ничего не представляет из себя“, на меня намекает. Ну, погоди…Сейчас я покажу, кто тут главный.»

— А что у вас с доспехами?

— Я уже говорил.

— Говорил: «Не получается пока», а подробней?

Припуц незаметно сжал кулаки, вонзив ногти в ладони. Каждое ничтожество, сшившее себе мундир с серебряными пуговицами, норовит командовать. Палатаначальник департамента внутренних вопросов. Не велика фигура! Воротничок даже не гофрированный, а отложной на парадных выходах носит, из простых вышел! Но — сразу жаловаться в орден Лив побежит: «Не помогает, Припуц, не справляется! Вашим исторцам обиды чинит». Маг собрался, успокоился и начал преувеличенно подробный отчет:

— Трудный вопрос. Невозможно ремесленникам объяснить, почему именно такие доспехи нужны. Оружейники пускаются сразу в сравнительный анализ этих доспехов с данским старьём из деревяшек заговоренных. Один там перешёл на шёпот и начал мифриловую кольчугу мне сватать. Другой панцирь из шариков выдумал: болт попадает в грудь — и к ногам падает, словно июньский жук, а из спины со скоростью арбалетной стрелы вылетает кусочек серебра. Или свинца.

Плохо, что драконов нет. Да и из одного-двух много доспехов не понаделаешь. У Вольных, да, есть нужные доспехи. Много. Но ведь не продадут. Семейные. Векам копятся. Сносу им нет, как и золотым украшениям.

— Ну, не скажи! — Обрадовался смете темы, которую сам и замутил, утомленный пьянкой Апуни, — мои пальцы, знаешь, как золото едят? Вот на перстне изнутри были гномьи руны — пять лет носил — стёрлись!

— Бывает, — быстро согласился маг, и, что бы собеседник не заметил допущенную по пьяному делу оплошность, постарался перевести разговор в другое русло:

— Значит, завтра в цирк? Будем надеяться, что узнаем от нашего Мерчика нечто новое. Пойду отдыхать. До утра, господин Апуни. — И по-особому помахал рукой на прощанье осоловевшему уже дипломату.

Напоминание о цирке и слабенькое заклятие похотливости подействовали. Чиновник удалился к себе в покои и стал оттуда громко требовать служанку для «поправить постель».

Вряд ли он теперь вспомнит, что проболтался о полученной от гномов пять лет назад взятке.

На следующий день Мастер Оптик, взяв с собой ученика, отправился на знаменитую

осеннюю Острагскую ярмарку.

Городские ярмарки в империи — это что-то. Кажется у любого купца, оказавшегося на любой из них, единственная задача и цель — оставить всех и каждого без медного грошика. Но ярмарка ярмарке — рознь. Острагская, например, гордится тем, что тут не встретишь торгующих нелюдей. Или деревенщину, припершегося сбыть вскормленную летом коровенку.

Степенные купцы большими караванами прибывают в северную столицу империи по четырем трактам. Здесь нет золотых украшений, пряностей и специй, хитрых замков и капканов гномов или мехов из тундры. Но по богатству и площади торгов только Скаргеской уступит эта ярмарка. Да и то, лишь потому, что там останавливаются купцы из южных пределов.

Продают на Острагской ярмарке не иначе, чем по дюжине мешков либо возом. Гуртом. В крайнем случае кучей. Торгуют зерном, шерстью, тканями, репой поздней или свёклой ранней, кожами сыромятными, отарами блеющих, стадами мекающих, скотом двуногим в ошейниках всякого вида и полу, горшками, солью, пивом, деревом живым и выжженным, сеном и соломой, мясом вяленым, мясом соленым, яблоками, рыбой сушеной, бочками новыми, сырами, гвоздями, оружием земледельческим разным, мёдом исторским, бурдюками «Каменного жара» и много чем еще торгуют тут. Торгуют и «в наличие», и «по подписке»: с доставкой через полгода, а то и через год на эту же ярмарку. С тем, что бы уже за «в наличие» перепродать с выгодой.

По Северному тракту из Исторского предела сюда гонят овец, коз, коров, волов, лошадей. Отсюда направляются они либо в Мельин, либо в Ежелин и Хвалин. В Хвалин теперь редко: Смертные Ливни. Хвалинские купцы нынче стараются первыми укупить конину на забой, и своим ходом гонят ее в родной город дальше из Острага северным трактом, по направлению к Окраинному океану. Кони бегут быстрее всех…

С под ярмарки, как водится, больше всего добычи получает город. Так много, что как-то собирались даже отменить пошлину в пользу Острага с купцов за участие. Тем более что основной доход выручается за счет отчислений со сделок. Но городское собрание вовремя одумалось, и решило пошлину не отменять, а просто пока не увеличивать.

Город богатеет и иначе. Мелким ремесленникам идет от ярмарки выгодная работа. Чего только не бывает в жизни: отвалится подошва, лопнет шов или вырежет шустрый малый карман зазевавшемуся купцу. Да и ладно, что кошель на цепи и заговоренный — одёжа вспорота? Пожалуйте: вот сапожник, вот швей, вот чайку с крендельком пока ожидаете. А может с девочкой-эльфийкой поразвлечься желаете? Всем обеспечит ярмарка.

Гости пьют, едят, гуляют от жен, жены гуляют от мужей, девки невестятся, бьют папаш по карманам, парни хорохорятся, похваляются удалью.

А для проявления удали, веселья да развлечения много чего придумано и понаделано на главной площади Острага. Качели с игрушечными каруселями различных типов и видов, кулачные бои, катанья на лошадях: верхом, в качалках и каретах, настоящие карусели по большому кругу на исторских лошадях, катанье с деревянных горок на маленьких зажигательно гремящих тележках — дух захватывает! Зверинец, в котором кроме животных занимательных и страховидных, можно увидеть в клетках и хедов, и гурров и тошнотворных гаррид.

А позорище? Хотя этим старым словом, обозначающим «зрелище, достойное внимания» уже почти не пользуются. Называют новомодным словом «цирк».

Наверно правильно — новому зданию — новое название. А оно, не в пример старому балагану — сделано не на двадцать дней, а на много лет. Ряды сидений, каменные опорные столбы, крыша, устланная наклеенными на тёс тонкими и широкими листами горной слюды. Теперь и кровля легкая, и даже Смертный Ливень не страшен. Это придумал нанятый в прошлом году Мастер Оптик. А самое может быть интересное: тес наложен не в стык, и не внахлест, а с широкими промежутками. Что бы свет проникал. Днем внутрь, вечером — наружу.

Вот сегодня господин Дэн пришел проверить, что выстроили за лето по его задумке. Он уже видел здание цирка на днях, но внутрь не заходил.

— Мастер Оптик, это вы! Рад вас видеть! Наконец зашли. Вы сегодня очень, очень во время. У нас сегодня будет не обычное представление, а грандиозное! — Именно так встретил господина Дэна празднично одетый управляющий цирковым дворцом.

— Да будет прославлен Спаситель, милый Кипан, — с невидимым другим юмором осадил восторги пышноусого развлекальщика Учитель, — И в чем же повезло?

— О, у нас выступает настоящий цирк: «Онфим и Онфим»! — Ничуть не смущаясь упоминанием имени Спасителя стал хвастаться управляющий.

— Судя по этакой радости, Яссок, обычно тут играют охотники из разных мест собранные. И, как водится, «между ними есть два-три довольно способности имеющие и склонность чрезмерную», — явно передразнивая неизвестного вельможу старой закалки, произнес Дэн, недобро блестя черными глазами.

— Но сегодня — настоящие, и выступать будут, как следует! — Немного обиделся Кипан.

— А плата за вход только деньгами, или и яйцами берут? — Продолжал интересоваться серьезными вопросами, но вроде как с иронией, собеседник.

— В обычные дни — и яйцами, но сегодня — только монетами. Сегодня к нам пожалуют важные гости: посол от вице-короля Исторского, палатаначальник из Мельина и мастер Арка. — С нескрываемой гордостью заявил управляющий.

— Имена знаешь? — Посуровел вмиг господин Дэн.

— Посола — не знаю, но он родственник их короля. Маг — как-то на Пэ… А чиновник — Апуни. Он из семьи управляющих графа Сорьенского, их семейка тут хорошо известна. Высоко залетел… — Сказано было с завистью.

— Отлично. Мы с учеником обязательно придем, — твердо пообещал Дэн.

— Приходи, я вам места лучшие удержу. Обычно начинают в полдень.

Естественно, начали не в полдень, а со значительным опозданием: ждали вельможных посетителей.

Всё это время публику развлекали (вернее отвлекали) кавалькадой. Мысль эта пришла в голову владельцу разъездного цирка. В жизни актеров бывает всякое. А уж задержки — в порядке вещей, как говорит господин Онфим первый, один из хозяев, если кто-то из циркачек пытается отлынивать от работы под предлогом «надо сходить к магичке-медичке что бы прервать беременность». Один раз Онфим попал на «высоких гостях».

Посетители из аристократов — в самом деле, высокие. С самого детства хорошо едят, не голодают никогда, потому и выше на полторы головы «серых людей». В тот раз когда аристократы соизволили заявиться — потребовалось начать представление вновь и с самого начала. Пришлось. А простые зрители не хотели два раза подряд смотреть на одни и те же шутки клоуна и кривляния остальных. А в местах, где любая девка способна сотворить заклятие, что бы заполучить мужичонку на ночь, раздражать толпу — чревато. И балаган запылал. Двенадцать человек тогда сгорело заживо в балагане. Всю труппу Онфим рассчитал и набрал новую: вот этих. Хотя, что значит «рассчитал»? Рассчитал и отдал под суд города Хвалин: «в осенние холода печку разожги для тепла, хотя я им говорил». А то, что за сгоревших своих горожан суд приговорил сжечь десятерых циркистов: так всё одно — дураки и пьяницы. Мир от тех смертей ничего не потерял.

Онфима же ни дураком, ни пьяницей не назовешь. Хваток и прижимист Онфим. Выгоду свою знает и ошибки повторять не собирается: кавалькада!

Обычно ее совершает цирк по городу, что бы привлечь будущих зрителей, но в дни ярмарок это не требуется, зритель идет сам. А вот для затяжки времени….

Хозяин цирка, наряженный в самую лучшую одежду, сегодня лично выступал в должности шпрехтшталмейстера.

Самое главное, что Онфиму этот парад ни стоил ни монетки. Костюмы на сегодняшнее представление одолжили актёры-любители. Но, главное не тряпки, а кто и как их носит! Десять минут (четверть обычного представления!) перед собравшимися зрителями проезжали развеселые циркисты на лошадях и в повозках, которые везли другие актёры или лошади. Бубенцы, дудки, волынки, треск потешных огней, разбрасывающих во все стороны трехцветные искры, мелькание флажков и всполохи шелков ярких платьев, оголенные женские и мужские тела… Минут пять цирковой силач просто снимал с себя одежду, остался в одной только эльфийской юбочке, и после прохаживался перед почтенной публикой. Просто прохаживался. А публика сладко млела. Женщины мысленно грешили, а мужчины мечтали бросить пить пиво по вечерам с копчеными свиными ребрышками и тогда они ну, самое большее через месяц, обзаведутся такими же кованными мышцами а объем живота сам собой перерастет в ширину плеч.

Ушлый Онфим специально натер тело молодого силача сырой нефтью. Что бы бугры под кожей казались больше и внушительней.

Но вот делегация сановных лица явилась, и все устроились в ложе. Тут же и представление началось.

Господин Дэн и ученик Яссок сидели действительно на хороших местах. Во втором ряду по центру. Сразу за спинами важных персон.

Мастер Оптик старательно прятал лицо в через чур пышном воротничке. На представление он пришел главным образом, что бы взглянуть на мастера Арка. Простые размышления наводили на мысль, что если один из Арцаха, а другой — из Мельина, то третий — из Острага. Радушный хозяин. Господину Дэну хотелось взглянуть на этого человека. И так, что бы маг не почувствовал чужого любопытства. При большом стечении народа — любопытство одного утонет в любопытстве многих…

Выступать первыми начали жонглеры.

— Неподражаемые мастера, муж и жена… Нодли-и-и-ик и-и-и-и-и-и-и-и Эвелин-н-н-н. — Выкрикнул господин Онфим.

Супруги подбрасывали и ловили шарики, потом ножи, потом факелы. Потом перебрасывались ими. Особенно было интересно, когда начали перебрасываться тарелками. Так резко, будто хотели зашибить друг дружку.

Мастеру Оптику не понравились пылающие деревяшки:

— Швырнут на ярусы, свиноматкины дети, сгорит все к данской матери.

Жонглеры убежали, сорвав редкие хлопки.

Апуни выступление не понравилось еще больше. В знакомых костюмах выступали не знакомые люди. Да, шариков больше и прежние не баловались опасными предметами, но зато та жонглерша….

Тут на арену вывалился Кицум.

— Дорогие зрители, как я рад вас видеть!!! — Дурным голосом заорал клоун.

— Это наш клоун, Кицум, — объявил Онфим залу, и осадил дебютанта:

— Не ори, дурак! — при этих словах шпрехшталмейстер отвесил клоуну солидную плюху.

— Эй. Неори! Ты сегодня в зале? Он говорит — ты дурак.

— Я про Неори ничего не говорил. Это ты — дурак! — Две громких оплеухи получены клоуном вдогонку.

— Господин Этоты, по-моему, он вас нарочно оскорбляет! Вы найдите господина Неори и идите мстить этому хозяину сцены. А я побегу ему за помощью!

— Дамы и господа, наш силач! Т-т-т-т-и-и-и-ишка! — объявил Онфим. — Прошу внимания! В нашем цирке никто не использует магию! Все что мы делаем, только за счет силы и ловкости!

На сцену вышел Тишка. И явил миру, кроме своего ядрёного тела, стальные шары, соединенные цепью, с глухим стуком уронив их на тырсу — смесь глины и опилок. Явно намекая, что шары внутри не пустые.

Сзади Яссока местный «знаток» гундосил недовольно в адрес клоуна:

— Ну, вот, тоже мне профессионал. Рукой лицо закрывает. Спаситель помоги! Лицо всегда должно быть открыто. И апаши не очень громкие. Звонкие, но не громкие. Да и смотрит только на сидящих в первых рядах. Надо и на задних смотреть. А потом, вот, встал спиной и стоял. К тем-то лицом… Когда только, вспомнил, повернулся…

Мастер Оптик наклонился к Яссоку и прошептал про говоруна:

— Наверно это тот, в чьем костюме сегодня работает клоун.

Но юноше было не до того. Он совсем недавно: ну, сколько кончилась кавалькада — влюбился. И силач, который начал крутить шары, играя мускулами, совсем не интересовал. Мысли были совсем в другом месте. В кавалькаде он приметил черноволосую гибкую девушку с простым украшением на шее — колье или ожерельем. Наверно, надето для того, что бы скрыть шрам, тянущийся от уха до ключицы. Что-то в этой девушке было такое…. Что-то такое…. Она была не как все. Еще несколько дней назад Яссок и не увидел бы ее, но сейчас… После вчерашнего случая с ним явно что-то случилось. Проходя по мосту вдруг захотелось с него спрыгнуть. Причем так сильно было желание, что пришлось отойти подальше от каменных перил. Мысли зайти в кабак и напиться посещали регулярно. Не правильно все это. Но почему?

А та девушка…. Он будет ходить в цирк каждый день и на все представления, что бы видеть ее. Зачем ему, Яссоку, этот Мастер Оптик? Он бросит все, он пойдет в цирк работать, что бы только быть недалеко от неё…

Тишка закончил с шарами, поклонился публики и под тихие восторженные вздохи женщин и девиц удалился. На манеже начали разворачивать ковер для гимнастов. Клоуна заставляли помогать, он суетился бестолково, только мешал, ему отвешивали оплеухи и подзатыльники. Публика была довольна.

И тут клоун пёрднул. Громкий долгий звук сопровождал его попытку поднять угол ковра. Все кто трудился с ним рядом — демонстративно отошли. Кицум возмутился: «Это не он», о этом говорил весь вид старого хитреца. Принялись за работу вновь.

А Кицум тем временем начал постоянно достаточно слышно попукивать. И возмущаться: «Да к то тут все время воняет?» И проверять запах из жоп работающих. Свалил все на одного из актеров на расстилке (Нодлика): я унюхал! После чего стал откровенно пердеть.

Сначала он вроде бы смущался: «Ой, я шептунчика выпустил», «Чертов гороховый суп», просил прощения, а потом… Потом ему понравилось пугать людей на манеже. Зал заходился в хохоте. Наверно, у клоуна был где-то спрятан кожаный мешок с такой специальной пищалкой. Наверно. Но когда Кицум подошел к первому ряду и до сидящих окатил запах…

А тут на Кицама напал вдобавок насморк. Сморкался старый пьяница со звуком рвущегося барабана. В конце-концов под барабанную дробь Кицум, сопровождаемый непрерывным смехом вышел на середину арены и одновременно чихнул, пёрднул и поднял дыбом волосы на рыжем парике.

— Ты ничего не умеешь делать! — возмутился Онфим-шпрехшталмейстер наиграно. — Как поступим с тем, кто ничего не умеет?

Зрители кричали разные предложения. Иногда — противоестественные. Однако они вызывали только еще больший взрыв хохота. Некоторые ходили на представление не по одному разу и представляли канву действия. Но эти клоуны иногда такую неожиданную штуку могут отмочить в ходе дела, что стоило придти.

Обычно клоуна наказывали двумя чередующимися способами: отправляли с узким мечом убивать разъяренного быка на площадь в Сколле или представлять славный город Остраг на Мельинском рыцарском турнире. Бедолага верил, что его с помощью магов переносят по воздуху на площадь, и что ему, Кицуму, надо сражаться. С козой в роли быка. Или кем-то из акробатов в роли рыцаря.

Шутка была в том, что участвовать в подобных забавах могла только благородная знать, но никак не спившийся клоун. И это была издевка. В частности вместо быка выносили деревянную голову козы на палке с деревянным же колокольчиком. Сегодня тут были сановники, поэтому Онфим не решился исполнять обычные пантомимы.

Сегодня, вместо того, что бы отправить Кицума на бой с быком или на рыцарский турнир (чего, кстати, требовала часть публики) Онфим-первый огласил неожиданное решение:

— Приговаривается… Приговаривается к… Приговаривается к у-у-у-у…. К управлению рабыней! Данка, иди сюда!

И на манеж вышла та, чьё появление Яссок ждал уже давным-давно. Всю прошлую жизнь.

Иссиня черноволосая, гибкая, яркоглазая, стройная, ладная и изящная, несмотря на невысокий рост девушка. Учениик Мастера Оптика буквально впился в нее взглядав, руками схватился за перила, ограждающие ложу почетных гостей и был готов рвануться на арену. Юноша даже не заметил перемены, произошедшей в Кицуме.

Теперь это был не унижаемый оплеухами клоун, нет! Теперь это был рабовладелец. Хозяин!

Клоун подошел к Данке и вопросил у зрителей: «Это мадам Мимуль?»

— Нет, не знаем, да! — разрозненные крики понеслись из всех сторон.

Кицум подскочил к девушке сзади, задрал юбку, низко-низко нагнулся и заглянул туда снизу вверх.

— Нет, не она! — неподражаемым тоном опытного бабника сообщил он утухающим от смеха зрителям. А Яссок от гнева потерял дар речи. Он этого клоунишку-старикашку готов был придушить. Как замечательно для Кицума то, что дар родителей не передался по наследству. Ведь мог сгореть живым.

— А что ты умеешь делать? Данская дочь? — Взрыв хохота. Каламбур: ругательство пришлось по прямому назначению. Да, Кицум — шутить горазд и ловко ведь острит!

— Играть на барабане, — ответила черноволосая громко. Взяла барабанные палочки и застучала. И под барабанную дробь, которой сопровождается обычно появление палача на городской площади в дни казней из-за портьер вышла Смерть-дева.

Черное с серебряной канителью вышитое платье, черная вязаная накидка.

— Госпожа Таньша! С тех пор как погибли три её мишени получила прозвище ССССС-МЕеееррррть!

Отдернули полог, закрывающий выход. Там оказался большой, сколоченный из темных досок, щит.

— А почему не называют имени вон той циркистки?

— Чего уставился на нее, Яссок? Это же остроухая Данка.

— Так её зовут?

— Ну, насмешил. Они хуже скотов: их не зовут, их подзывают. Вот будет хозяин ее подзывать — услышишь. Яссок, скажу откровенно, после того, как ты стукнулся головой, ты мне не нравишься. Надо тебя будет посмотреть…

Кицум, как услышал:

— Агатка, вставай! Уважаемые зрители! Заранее просим у вас прощения, если наша Смерть-дева промахнется! Сами понимаете. Ножом проткнутая данка — не очень аппетитно. — Разоткровенничался Кицум.

И начал объяснять публике:

— Но не стоит беспокоиться! Живучая, гадина! Два раза нож попадал в шею. Посмотрите на шрам! Еле выжила! Один нож вошел под ребро! Посмотрите на шрам! Мы уж думали, что придется покупать еще одну, тратиться… Но, она живуча, как дикая кошка!! Почти заросло! Посмотрите на шорам! — Клоун устанавливал девушку у щита. Развел ей руки, которые из-за широких рукавов, застегнутых на запястье казались крыльями.

— А сегодня ее ну точно прирежут! У госпожи Таниьши дрожат руки! У нашей Смерти — личная беда. Купец обещал забрать с собой в Мельин, да вот оставил тут… И теперь я готов поставить одну серебряную монетку против золотого, что Таньша попадет в данку.

Шпрехшталмейстер счел нужным наконец-то прервать словоизлияния клоуна:

— Господа, прошу вас не делать ставки. А то меня обвинят в том, что занимаюсь нечестным промыслом. Сами понимаете, это моя собственность, настоящий хозяин — я, а за золотой наш клоун не то что данку, меня зарежет. — Ответом было радостное хихиканье. Прирезать хозяина мечтает любой.

Агата уже стояла у щита. Женщина в черном платье метнула нож. Зал ахнул. Метательное оружие пробило рукав. Еще один нож — вонзился над первым таким образом, что правая рука оказалось между ними. Еще нож, еще… рядом с ухом

— Не попорть мое имущество!!! — дурным голосом верещит Кицум. — А то подрежешь ей уши, она на человека станет похожа!

Нож попал в щит плашмя и громкий стук разлетелся под сводами арены, напоминая что ошибки возможны и кровь из тела дану готова брызнуть в любой момент.

Вот уже последний нож летит и вонзается высоко между ног, пробивая штаны. Поклоны, аплодисменты….

— Жаль, что это девка! — орал Кицум, когда нож вошел под самую промежность. — Ща бы все штаны красными были! Хотя как знать, может она пока не стала выступать со Смертью и была мощным данским парнем? Ну, стой, где стоишь!

Кицум вытащил лук. Состязания лучников в имперских городах проходят достаточно часто, и зрителей меткой стрельбой не удивишь. Клоуну, однако, это удалось. Он умудрялся направлять стрелу из лука в одну сторону, а она упорно летела в другую.

Мастер Оптик наклонился к Яссоку, который не сводил глаз со стоящей у щита девушки:

— У него в руке уловка зажата. Это такая бронзовая штука…

Яссоку было не до уловок. Его сердце каждый раз болезненно дергалось, когда стрела отправлялась в сторону щита. Ножи, втыкавшиеся не в пример стрелам ближе к гибкому девичьему стану, не так волновали юношу. Несмотря на зловещее одеяние метательница делала свое дело красиво и четко. А вот дурашливый клоун… Вот, он обернулся на какой-то крик из зала и собирается пустить стрелу в зрителей… Тетива отпущена! Женский визг. Но вместо стрелы в зал летят водяные брызги.

— Тварь свиная, — восхищенно ругнулся мастер Дэн, — как же это он сделал? Понятно! У него трубка с изогнутым концом. Стрела идет по трубке до изогнутого места. Мне это кажется возможным…Так и выпихивается вода, залитая заранее… Хитро…

На манеже уже работали акробаты. Клоун послал свою рабыню в круг, та скинула рубаху и штаны, оказалась в короткой юбчонке и кофточке. Правда трюков: кувырков и прыжков Агата не совершала, а просто ходила около братцев и делала «фигуры». Братья — акробаты Тукка и Токка (по крайней мере так их объявил Онфим) успеха не имели.

— Слышь, Данка, а вот если бы тебе разрешили делать все, что хочешь, вот, что бы ты делала?

— Я сладко ела, сладко спала, сладко пила…

— Стой-стой! Так ты сладкое, значит любишь? Тебе везёт! Ты была послушной и я тебя сейчас награжу! Смотри на меня! Я — последний волшебник эльфов! Закрой глаза! Я превращаю тебя в королеву пчел. Всех дорогих зрителей превращаю в пчел! Сейчас, сейчас они понесут тебе мёд! Ты хочешь сладкого, теменного, тягучего, пахучего, отдающим кленовым соком густого мёда?

— Да-а-а-а…

— Спит, это хорошо. Тётка! По чем у тебя яйца?

— Десять!

— Сдурела! Или их петух снес? А гнилые груши почем?

— Какие они гнилые? Они еще совсем хорошие! По пять!

— Дай три штуки.

— Дорогие зрители, сейчас я дам вам груши, и по моей команде — кидайте в данку!

— Ей, тетка, — Мужиковатый посетитель в одежде ремесленника протянул монетку, — и мне дай грушу для ребенка.

— И мне, и мне… — Раздалось со всех сторон зала.

Гнилые груши разошлись по цене чуть дешевле съедобных практически моментально. Как и яйца, которые с безденежных посетителей брали в качестве платы за вход.

— Данка! — Орал клоун, — летят пчелы несут мёд… Пскай! — По военному командовал Кицум.

И мягкие гранаты полетели…

— Агатка, проснись! Ну, видишь, мечта всех дану исполнилась — ты вся в сладком. — А ну быстро за водой и убирай свой мёд!

Уж как довольны зрители оказались «медовой» потехой — и не передать.

Опять вышла Смерть-дева. Вынесла блестящий узкий меч. Но на этот раз никуда железные предметы кидать не стала, а опять под барабанную дробь тщательно вытерла стальную полоску, после чего подняла голову вверх и проглотила меч. Только рукоятка из рта торчала.

На арену вновь вышел силач. Притащил здоровенный камень. Лег на землю. Братцы-акробаты выскочили и вдвоём, с трудом возложили камень на грудь Трошки. Принесли кувалду, нашли в зале кузнеца и заставили разбивать камень прямо на груди лежащего богатыря. Зал подавленно молчал. Мужчины поняли, что и бросив пить эль — на сей подвиг не сподобятся.

Наконец на арену выбежали лошади. Жеребцы гнедой, вороной и пегой масти. Наездниками на них оказались акробаты. И Агата. Прямо во время бега по кругу все трое циркистов делали на спинах коней сальто, и красивые фигуры, подражая статуям.

Потом гнедой и вороной ускакали, осталась один пегий жеребец. С ним выступал сам Онфим первый. Оказалось, что конь — школьная лошадь. Ходил разными шагами, садился, танцевал под музыку. Зрителям понравилось.

Но конечно, самым любимым персонажем у публики сделался Кицум.

Когда был слугой — несчастней и жалостливей его не сыскать в целом свете, а как стал данкой править… Большущей плетью обзавелся: гонял ее во всю. И там, где раньше сам делал все кое-как, теперь заставлял рабыню исполнять полностью. Поучая бутафорской плетью. Был букашка — стал орел! И в гриме-то ничего не менял. Только выражение лица. Но стал хозяином.

В более просвещенных местах перевоплощение такое могло быть признано сатирой, а то и сарказмом. Но тут, в Остраге, клоуна воспринимали как Сажинку, которая случайно попав на ассамблею узнала от магички, что углежог — её приемный отец, а на самом деле она — принцесса.

— Нет, каков подлец, а? Каков подлец! — Неслись сзади восхищенные слова в адрес Кицума. Это бормотал тот мужчина, кто в первые минуты выражал клоуном самое активное неудовольствие.

Внезапно с первого ряда до Яссока донеслись едва слышимые слова посла:

Не совсем понятно кого имел в виду Меркулий читая стихи, выученные в детстве в метрополии. Может, себя?

В это время на манеже опять скакала лошадь. Только на ее спине сидел не человек — а тигр. В центре арены с шамберьером в руке стоял берейтор. (Внимательный посетитель узнал бы в нем мужика, который первым попросил продать груш, но — все внимание на сцене!) Хозяин цирка и Смерть-Дева с напряженными лицами с натянутыми луками следили за тигром. Зрители осознавали возможную опасность и с о страхом смотрели на ручное поведение дикого зверя.

Откуда зрителям знать, что тигр был с двойной страховкой. Во-первых, перед выступлением животному в пасть вливали настойку, от которой он становился очень медлительным, а во-вторых, на самую большую из кошек надевали «твердый» ошейник, в котором даже простой поворот головы вызывал боль. Но — никакой магии. Господин Онфим строго следил за подобными вещами. Даже если он выступал с фокусами — в последней части представления — никакого волшебства. Запрещено! А фокусы показывались только в темных помещениях, ближе к вечеру, когда внимание притупляется.

В мире порой случаются чудеса. Иногда очень похожие на происки зловредных богов или потусторонних сил. Но подозревать магов и чародеев в том, что протерся башмак — глупо. Так же не умно думать, что в падении с рыжей шеи зверя ошейника виноват кто-то другой, кроме Еремея, плохо затянувшего ремешки. А уж в том, что у тигра от снадобий пробуждается видение истинного мира — никто подозревать не мог. Животные — более чутки к нарушению мировой гармонии, чем люди или другие разумные существа. Крысы первыми уходили и с кораблей дану. И со кованных медью галер людей, когда тем грозила опасность. Прорицатели часто использовали в ритуалах не только кости, но и живых тварей. И нет странного, что тигр, с которого упал ошейник уловил, откуда исходит опасность. Спрыгнул с лошади, — законной добычи, которую хотел порвать когтями уже несколько лет, и двинулся в сторону ложи важных лиц.

Мастер Припуц, хотя и владел боевой магией в полной мере, но был уже стар и брал свое за счет опыта, а не скорости реакции. Меркулий — воин, и выхватил саблю, но арцахкая сталь, даже заговоренная, против тигра — слабый аргумент. Апуни — побледнел лицом и стал валиться на бок: толи падал в обморок, то ли прятался.

За этими тремя сидели Яссок и Мастер Оптик. По глазам зверя угадав, что тот будет делать длинный прыжок, господин Дэн мигом забыл про теории будущей жизни и начал плести заговор. Яссок удивился двум вещам: что некоторые из пассажей ему знакомы (это заговор точности) и откуда он, Яссок, знает что это закговор?

Тигр прыгнул. Две стрелы ударили его в полете. Исторский булат полоснул его по шее… После чего мастер Арка выдал короткое заклинание остановки крови в сердце. Но зверь успел сделать то, что хотел. Удар могучей левой лапы тигра пришелся по Яссоку и располосовал человеческую грудь, вскрыл защиту ребер и коготь, зацепив захлебывающееся любовью сердце, вырвал его наружу.

___________

Зрители расходились с чуть раньше оконченного чем положено представления счастливыми. И, право слово, они были правы. За пятак просмотрели все представление целиком, с кавалькадой (змей не было и фокусов) и увидели настоящий бой тигра с магом, лучниками и сабельщиком. А самый главный повод для счастья: не их тигр задрал! Во многих людях сегодня к вечеру проснётся любовь к жизни, которая возбудит желание и бросит в жаркие ночные объятия.

Знали бы расходящиеся, что сегодня счастье привалило многим…

Меркулию, которого тигр толкнул таки когтями в спину, но не пробил доспехов из драконьей кожи, перепуганные произошедшим Апуни и Пицум пообещали всемерно ходатайствовать перед Епископатом о многоженстве в Исторском пределе. Если и имперские чиновники и маги Радуги согласно обратятся в Епископат, дело двинется…

Апуни и Пицум тоже были довольны: хитрость с походом в цирк дала плоды. Меркулий, в сердцах, поднимаясь с пола после удара лапы тигра высказался, что лучше бы он сейчас веселился с братом в Арцахе. В середине осени?!! Дела настолько плохи, что вице-король спрятался за стенами города?!

Онфим не только не был наказан, а даже тут же награжден личной арцахской саблей в знак признательности. Не за спасение, ясный день, а за содействие в решение вопроса. На радостях.

Господин Дэн покидал цирк с прочими зрителями, и хотя сожалел об ученике, но слишком уж тот беспокоил его в последнее время. А вот Мастер Арка — действительно стар. И этим надо будет воспользоваться, пока Радуга не сменила в Остраге своего ставленника.

А сам Яссок наконец обрел покой. Все-таки трудно быть полузомби. Те души, которые попали в него и никак не могли вырваться, теперь умчались в свой далекий мир.

Кицум, наблюдавший за происходящим от начала и до конца через дырочку в занавесе, обессилено опустился на сундук в уборной-каморке. Все, что от него требовалось, выполнено. Сейчас придется чуток побиться на полу в падучей, освобождаясь от лишнего, а потом можно будет как следует выпить, чтобы постараться забыть и сегодняшнее состояние, и полученные случайно чужие знания. Миссия Наблюдателя выполнена хорошо, а то, что завтра умрет старый Император — помнить совершенно ни к чему…

— Норик! Эльф! Наконец-то! Сколько можно убеждаться в других мирах? Что так долго? Убедились, что есть: сразу назад! — Истерично причитала, видимо пожилая, но еще не старая женщина.

Молодой человек, лежавший на кровати в круглой белой комнате рывком поднялся. Комната не изменилась. Разве только в стеклянном сосуде жидкость уже была не темно-красной, а бесцветной. В ней, на дне, выписывала восьмёрки белая змейка.

— Сколько нас не было? — Вслух спросил он.

— Тридцать дней вас обоих не было! Я рассчитывала лишь на двадцать восемь! Еще бы чуть-чуть…

— Тридцать дней?! — изумился другой невидимый собеседник. Неслышимый посторонним голос принадлежащий юноше. Или подростку. — А там прошло… Два дня, Норик? — Голоса звучали только внутри сидящего на кровати.

— Конечно! Вы же перелетали туда — сюда! — Сварливо отозвалась женщина. — Если бы вы там пробыли год — здесь бы прошел год и двадцать восемь дней.

Норик прервал завязывающуюся беседу о свойствах времени:

— Энн, Эл… Что нужно, что бы отправить меня туда… насовсем?

В эфире помчались слова женщины:

— О-о-о-о-о… Это мне нужно половину всей волшебной силы нашего мира… У нас тут очень жиденькая магия.

Норивольд поднялся с кровати, подошел к окну. Посмотрел с высоты башни на раскинувшуюся перед ним панораму утреннего города. Подумал.

— Значит, не меньше чем за десять лет, мы должны завоевать половину вашего мира… Мне это кажется возможным.