"Ромен Роллан. Кола Брюньон" - читать интересную книгу автора

Право, мальчик ты мой, сделай это ради старика! Ты сам потом поймешь,
когда будешь там, где мы... Самое тяжелое в смерти, видишь ли, - это
молчание...
Что делать? Пришлось уступить, я стал писать с их слов.
Теперь с этим покончено, и я опять свободен (надеюсь по крайней ме-
ре). Я могу вернуться к моим собственным мыслям, если, конечно, никто из
моих старых болтунов не вздумает еще раз встать из могилы, чтобы дикто-
вать мне свои письма к потомству.
Я не смею думать, чтобы в обществе моего Кола Брюньона читателям было
так же весело, как автору. Во всяком случае, пусть они примут эту книгу
такой, как она есть, прямой и откровенной, без всяких притязаний на то,
чтобы преобразовать мир или объяснить его, без всякой политики, без вся-
кой метафизики, книгой "на добрый французский лад", которая смеется над
жизнью, потому что находит в ней вкус и сама здорова. Словом, как гово-
рит "Дева" (ее имя не может не быть помянуто в начале галльской повес-
ти), друзья "примите благосклонно"...
Ромен Роллан
Май 1914 г.


ГЛАВА ПЕРВАЯ СРЕТЕНСКИЙ ЖАВОРОНОК 2 февраля

Слава тебе, Мартын святой! В делах застой. Не к чему и надсаживаться.
Довольно я поработал на своем веку. Дадим себе передышку. Вот я сижу за
своим столом, по правую руку - кружка с вином, по левую руку - чер-
нильница; а напротив меня - чистая тетрадь совсем новенькая, раскрывает
мне объятия. За твое здоровье, сынок, и побеседуем! Внизу бушует моя же-
на. За окном воет ветер, и грозит война. Пускай. Как хорошо, что мы
опять сошлись, милый ты мой пузан, вот так, лицом к лицу!.. (Это я тебе
говорю, румяная рожа, сметливая, смешная рожа, с длинным бургундским но-
сом, посаженным накось, словно шляпа набекрень...) Но скажи ты мне, по-
жалуйста, отчего это мне доставляет такое удивительное удовольствие ви-
деть тебя, склоняться, наедине, над моим старым лицом, весело рыскать по
его рытвинам и, словно из колодца (а ну его, колодец!), словно из погре-
ба, пить у себя в сердце полной чашей старые воспоминания? Добро бы еще
мечтать, а то писать, о чем мечтаешь!.. Да что я говорю - мечтать! Глаза
у меня - открытые широко, большие, с морщинками в углах, спокойные и
насмешливые; пустые грезы не для меня! Я рассказываю то, что видел, то,
что сказал и сделал... Ну не безрассудство ли? Для кого я пишу? Разуме-
ется, не для славы: я, слава богу, не дурак, я знаю себе цену... Для
внуков? Что останется через десять лет от всех моих бумаг? Моя старуха
меня к ним ревнует, она палит все, что ни найдет... Так для кого же? Да
для самого себя. Для собственного нашего удовольствия. Я бы лопнул, если
бы не писал. Недаром же я внук своего деда, который заснуть без того не
мог, чтобы не записать на сон грядущий, сколько кружек он выпил и изрыг-
нул. Мне нужно поговорить; и мне мало словесных боев у нас в Кламси. Я
должен излиться, как тот, что брил царя Мидаса. Язык у меня длинноват;
если бы иные меня слышали, могло бы запахнуть костром. Но что поделаешь?
Если всего бояться, задохнешься от скуки. Я люблю, как наши большие бе-
лые волы, пережевывать вечером дневной корм. Как приятно потрогать, по-