"Ромен Роллан. Жан-Кристоф (том 1)" - читать интересную книгу автора

Она промолчала.
- Ты боишься? - сказал он. - Ты не хочешь, чтоб мы встретились?
- Ну да, - призналась она. - Зачем? Чему это поможет? Вы поссоритесь. Я
не хочу. Лучше идите. Пожалуйста!
Старик вздохнул и поднялся со стула.
- Хорошо.
Он подошел к ней, коснулся ее лба жесткой бородой, спросил, не нужно ли
ей что-нибудь подать, прикрутил огонь в лампе и направился к дверям,
натыкаясь в полутьме на стулья. Но, выйдя на лестницу, он остановился. Он
представил себе, как его сын, вдребезги пьяный, возвращается домой. И
мысль о всех несчастиях, какие могут случиться, если не присмотреть за
ним, заставляла Жан-Мишеля медлить на каждой ступеньке...
В постели, возле матери, ребенок снова беспокойно задвигался. Какая-то
боль поднималась из глубины его существа. Он попытался бороться с ней -
напряг все тельце, сжал кулачки, нахмурил брови. Боль усилилась; она
медленно нарастала, неотвратимая, уверенная в своей власти. Ребенок не
знал, что это такое и где предел этому. Казалось, страданью не будет
конца. И ребенок залился надрывным плачем. Тотчас нежные руки матери
приласкали его. Боль утихла. Но он продолжал плакать, ибо чувствовал, что
она еще где-то тут, возле него, в нем. Взрослый человек может бороться с
болью, так как знает, по крайней мере, откуда она идет; в мыслях он
связывает ее с определенным участком своего тела, который можно вылечить,
можно в крайнем случае отрезать; он очерчивает границы своего страдания и
отделяет его от себя. Ребенок лишен этого обманчивого утешения. Его первая
встреча с болью намного страшнее и реальнее. Он не ощущает границ своего
тела, и боль представляется ему такой же безграничной. Он чувствует, как
она проникает ему в грудь, заползает в сердце, навсегда водворяется в его
теле, как хозяйка. И это так и есть: она больше его не покинет, пока не
изгрызет до конца.
Мать прижимает его к себе, твердя бессмысленно нежные слова:
- Ну вот и все, ну вот и прошло, ну и не надо плакать, ангельчик ты
мой, рыбочка ты моя золотая...
Но прерванный было плач возобновляется. Как будто этот жалкий,
бесформенный и бессознательный комочек предчувствует, какая цепь страданий
суждена ему в будущем. И ничем нельзя его утешить...
Вдруг запевают в ночи колокола. Это зазвонили в церкви святого Мартина.
Медленные, задумчивые звуки. Во влажном от дождя воздухе они проходят
приглушенной поступью, как шаги по мху. Младенец вдруг умолкает. Чудесная
музыка вливается в него словно струя молока. Ночь озарилась, воздух стал
мягким и теплым. Боль исчезла бесследно, сердце смеется от радости. И со
вздохом облегчения младенец погружается в сон.
Все три колокола продолжали мерно звонить - завтра праздник. И Луиза,
прислушиваясь к ним, думала о своих прошлых горестях и о том, кем станет
со временем этот обожаемый крошка, спящий сейчас у ее груди. Бог весть
сколько часов пролежала она тут одна! Как она устала, как все у нее болит!
Руки ее горели, все тело тоже. Пуховик давил, словно каменный; от темноты
было тесно и душно. Но она не смела пошевельнуться. Она глядела на
ребенка, и сумрак не мешал ей читать грядущее в его сморщенном,
старообразном личике. Ее клонило в сон, смутные видения, спутники
лихорадки, проплывали в ее мозгу. Вдруг ей почудилось, что Мельхиор