"Ромен Роллан. Пьер и Люс" - читать интересную книгу автора

смешное в своих житейских невзгодах, она посмеивалась, бодрилась; но Пьеру
это не казалось смешным; он выходил из себя:
- Идиоты! Какие идиоты!
Рассматривая фотографии, которые Люс предстояло воспроизвести в
красках, Пьер кипел от негодования (до чего ее забавляла эта смешная
ярость!) при виде тупых физиономий, застывших в торжественной улыбке. Он
считал кощунством, что милые глаза Люс должны созерцать, а руки
воспроизводить эти грубые лица. Нет, это возмутительно! Лучше уж копировать
картины старых мастеров; но на это нечего было рассчитывать: закрывались
последние музеи, искусство больше не интересовало заказчиков. Прошла пора
пресвятых дев и ангелов, налетала пора солдата. В каждой семье был свой
живой мертвый, чаще мертвый, и семья хотела увековечить его черты. Богатые
заказывали копии в красках; работа эта неплохо оплачивалась, но, к
сожалению, перепадала все реже и реже; приходилось быть покладистее! Скоро
кончится и это - ничего больше не останется, как делать за грошовую плату
увеличенные копии с фотографий.
Словом, Люс уже не было надобности находиться в городе: работа в музее
отпала; бывать в магазине - получать и сдавать заказы - требовалось не чаще
двух-трех раз в неделю; а работать можно и дома. Это не очень-то устраивало
юных друзей. Они кружили по улицам, не решаясь повернуть обратно к
трамвайной остановке.
Почувствовав усталость и продрогнув от холодного, пронизывающего
тумана, они зашли в церковь; усевшись тихонько в уголке одного из приделов и
любуясь витражами, они заговорили вполголоса о мелочах жизни. Время от
времени наступало молчание, и душа, освобожденная от слов (ибо не смысл слов
имел для них значение, но самое дыхание их жизней, соприкасавшихся трепетно
и тайно), продолжала другую беседу, более значительную и сокровенную.
Призрачные видения витражей, сумрак меж колонн, убаюкивающее пение псалмов -
все это сливалось с их мечтами, напоминало о горестях жизни, о которых
хотелось забыть, порождало умиротворение, мысли о бесконечном. Хотя было уже
около одиннадцати часов, желтоватый сумрак наполнял храм, как масло -
священный сосуд. Сверху, откуда-то издалека, падали неясные отблески, темнел
пурпур цветного стекла, скользил алый блик среди лиловых тонов, смутно
различались лики в черных рамах. В высокой стене мрака зияла, словно рана,
полоса кровавого света.
Люс прервала молчание:
- Вас должны взять?
Он сразу понял ее, ибо его мысль в тишине следовала тою же темной
тропою.
- Да, - ответил он, - не надо об этом говорить.
- Скажите только одно: когда?
Он ответил:
- Через полгода.
Она вздохнула.
- Не стоит говорить об этом, - заметил Пьер, - ведь не поможет.
- Да, не поможет, - отозвалась она.
Сделав над собой усилие, чтобы отогнать печальную мысль, они
мужественно (пожалуй, следовало бы сказать наоборот: "трусливо"? Кто знает,
в чем состоит истинная храбрость!) заставили себя говорить о посторонних
вещах: о звездах свеч, мерцавших в дымке храма; о заигравшем органе; о