"Наталия Роллечек. Деревянные четки (Повесть) " - читать интересную книгу автора

неизмеримо расширило бы рамки настоящего повествования.

***

Весной 1930 года мы перебрались из чердачных клетушек в хмурое
подвальное помещение напротив трех кладбищ в предместье Кракова. В том году
Луция чувствовала себя особенно плохо, и мать прилагала отчаянные усилия,
чтобы добиться отправки нас куда-нибудь на летние каникулы. Когда же все ее
попытки окончились неудачей, она начала свои бесконечные хождения по
всевозможным филантропическим организациям. А нужно сказать, что
организаций этих было в городе больше чем достаточно. Каждый
зарегистрированный нищий прикреплялся к одной из них, причем если он,
например, получал талон на майку от братства святого Юзефа, то уже терял
право приобретения талона на мыло от общества дев святого Винцента. Такие
ограничения, по мысли инициаторов, должны были предотвращать возможный грех
пользования различными благами одновременно из нескольких источников. Оба
святых придерживались в раздаче "пособий" самой строжайшей экономии. При
этом святой Винцент снисходил до милости только к тем, кто оказался на
крайней грани нужды и истощения; зато святой Юзеф, более щедрый, помогал
даже "средним" нищим.
В ответ на хлопоты матери нас то и дело посещали всевозможные
инспектора и комиссии из благотворительных обществ. Паны из этих комиссий
были в большинстве своем щуплы, одеты во всё черное, с желтыми
пергаментными лицами и торчащими кадыками. Они вели себя очень сдержанно и
быстро исчезали.
С женщинами хлопот было значительно больше. Все они: и вспыльчивые, и
едва цедящие сквозь зубы слова, и беспечно-легкомысленные, энтузиастки
капуцинского бальзама для исцеления желудочно-больных, и поклонницы святой
лурдской водицы5 - любили просиживать у нас целыми часами.
В своей бессильной, тайной антипатии к ним мы с Луцией окрестили всех
этих благотворительных дам "высохшими глистами". В серых чулках, в шляпе
очень странного фасона, "высохшая глиста" садилась на краешек стула и,
отыскивая глазами отсутствующего главу семьи, громко дивилась, обращаясь к
матери:
- И как это вы спите все пятеро в одном помещении? Девочки у вас
подрастают... А муж пани ведь как-никак - мужчина. К тому же - совершенно
чужой для них человек, отчим! Неужели на пани не действует неприятно эта
необходимость раздеваться всем в одной комнате? Ну, хотя бы разделили ее,
что ли, ширмой! - вздыхала она с сочувствием.
В ответ на упоминание о ширме я таращила глаза и толкала локтем Луцию,
которая прислушивалась к словам "высохшей глисты", поджав губы и злобно
поблескивая глазами.
Когда дамочка умолкала, начинала говорить мать. Она рассказывала о
хронической безработице отчима, о напрасных поисках какого-либо места,
долго и скучно перечисляла все многочисленные болезни Луции. Так как в свой
рассказ о старых и новых бедах она вкладывала много страсти, он поднимался
в нашем мнении до уровня чрезвычайно занимательной повести с захватывающим
сюжетом. Слушая мать, мы начинали чувствовать, как волнует нас наша
собственная судьба, и были уверены, что "высохшая глиста" взволнована не
менее нашего.