"Багровое око" - читать интересную книгу автора (Уолмер Даниэл)

Глава 9. Честь, оказываемая пленным

Главное отличие Людей Леопарда от племени Ба-Лууун состояло в том, что у них существовали враги. Похоже, что врагами были все окрестные племена. То и дело чернокожие охотники, возвращаясь из джунглей, вместо туш зверей приносили и с гордостью показывали соплеменникам отрезанные головы несчастных, встретившихся на их пути и оказавшихся менее удачливыми. Случалось и наоборот: уходившие на охоту больше не возвращались, становясь предметами горделивой радости удачливых мужчин из соседних племен. Надо сказать, именно благодаря такому порядку вещей Шумри, отправляясь за добычей либо на прогулку, старался держаться не далее пятиста шагов от селения и чутко прислушивался к шорохам в кустах.

Однажды, вместо отрезанных голов в селение привели с охоты двух живых и невредимых врагов со связанными за спиной руками, Охотники, чьей добычей они оказались, были особенно горды, особенно громко вскрикивали, то и дело в радостном возбуждении втыкая копья в песок возле своих босых ступней с растопыренными пальцами.

Шумри спросил у одной из женщин, показавшейся ему более приветливой и словоохотливой, чем остальные, какая Участь ожидает пленных. Женщина радостно ответила, что их ожидает большая честь — их отдадут Великому Леопарду.

«О Митра! — вздохнул про себя немедиец. — Всюду одно и то же! Стоило забираться в такую даль… В Стигии — Великий Змей, в глуши юга — Великий Леопард, и тот и другой — вечно голодны, набить их великие желудки — большая честь…»

Приготовления к торжеству были возбужденными и спорыми. Довольно быстро все члены племени собрались вместе, образовав тесный крут на главной поляне селения, возле горящего днем и ночью костра.

Шумри разрывался между желанием уйти как можно дальше и тягой остаться и стать свидетелем нового для него зрелища. Его хваленое любопытство, разумеется, пересилило, но все же он пошел на компромисс, пообещав себе, что как только зрелище станет совсем отвратительным, он тут же уйдет. Поэтому и место в кругу зрителей он позаботился занять так, чтобы, с одной стороны, ему были хорошо видны главные действующие лица, но в то же время можно было, не привлекая особого внимания, покинуть поляну в случае необходимости.

Пленников развязали. Одни из них был совсем молод, не больше семнадцати лет. Другому с виду было около тридцати. Они старались не выказывать ни отчаяния, ни испуга, и лишь по оцепенелости их фигур да звериной тоске в глазах было видно, что они догадываются — либо знают точно — о деталях предстоящей им казни.

Больше всего Шумри удивляло, что жертвоприношение Великому Леопарду совершается прямо в центре селения. А если зверю окажется мало двух жертв для насыщения своего голода? Если он захочет увеличить их число, будет ли он отличать своих от чужих?.. Матери не боялись за своих маленьких детей и не прятали их — напротив, Проталкивали в самые первые ряды, поближе к будущим участникам действа.

Загудели большие там-тамы, легко затрещали маленькие барабанчики, величиной чуть больше ладони. Разговоры, шепот, смех, позвякивание колец и продетых в носы и уши золотых монет Конана — все стихло. Наступил священный и торжественный миг. Толпа расступилась, Пропуская кого-то в центр круга. Немедиец ожидал, что это будет леопард — большая пятнистая кошка с круглыми ушами, но с удивлением узрел, что рассек толпу и остановился в четырех шагах от пленных не зверь, но человек. Несомненно, он был одним из членов племени, но, Шумри видеть его до сих пор не приходилось, увидев раз подобное существо, забыть бы его потом он не смог. Это был человек лет пятидесяти, татуированный головы до ног очень странным образом. Рисунок был нанесен белой краской на черную, как деготь, кожу таким образом, что получалось впечатление черных пятен на белой шкуре. Той же краской на лицо были нанесены тонкие полоски в виде кошачьих усов на верхней губе и бровей на лбу. Что самое странное, глаза у незнакомца были не темно-карие, как у остальных туземцев, но желтые, с очень маленькой и жесткой точкой зрачка, что придавало ему еще большее сходство с мордой тотемного зверя.

Под учащающийся ритм барабанов человек-леопард закружился вокруг пленных, обреченно поводящих глазами вслед его движениям. Он то крался на согнутых ногах, опираясь на землю руками с растопыренными пальцами, то замирал, затаивался, выжидая время для прыжка, а затем пятнистой дугой рассекал пространство, Верхняя губа его приоткрылась, сморщилась, показывая очень белые зубы, и сдавленное рычание то и дело перекрывало гул там-тамов.

Его танец по-настоящему завораживал. Шумри следил за ним, не отрывая глаз, ни о чем не думая, став единым целым со всей чернокожей толпой. Он не заметил, не успел отметить в сознании, каким образом человек-леопард стал настоящим леопардом. Он только видел, что по поляне уже крадется, сужая круги вокруг двух застывших жертв, гигантская пятнистая кошка — ощерившаяся, с прижатыми ушами, с голодным и яростным огнем в желтых глазах.

Леопард замер. Присев на задние лапы и задрав морду, он издал грозный рев, от которого сердце немедийца заледенело. Там-тамы смолкли. Толпа, как один человек, затаила дыхание и еще шире — хотя шире, казалось, было уже невозможно — распахнула глаза. Зверь приготовился к прыжку — и на этот раз не ритуальному, а настоящему. Судорога нетерпения прошла по его шерсти от загривка до хвоста, длинный хвост широко раскачивался, взметая белую пыль. Зверь подобрался и прыгнул, выбрав в качестве первой жертвы более старшего пленника…

В тот момент, когда нижние лапы леопарда оторвались от утоптанной глины поляны, Шумри зажмурился, преодолев наваждение. Видеть, что произойдет дальше, он не хотел и не мог. Повернувшись, он стал проталкиваться сквозь жадно дышащую толпу с красными от прилива Крови белками безумных глаз. В ушах его стоял крик пленника, сбитого зверем с ног. Он тут же перешел в хриплый клекот, а затем вовсе угас. Гораздо громче кричала возбужденная толпа — потрясая кулаками, хлопая в ладоши, выбивая пыль крепкими пятками босых ног…

Нервы у Конана сдали не то на восьмой, не то на девятый вечер. Когда старуха подошла к нему, как обычно, готовая переворачивать на живот, поводить руками и петь, киммериец закричал на нее так страшно и дико, как только мог. Он хотел оттолкнуть ее, но руки плохо ему повиновались — зато крик вышел славный, во всю немалую мощь его легких и голосовых связок. Знахарка не испугалась и не удивилась. Она только скривилась презрительно, словно увидела что-то непристойное, и несколько раз, по своей привычке, сплюнула на земляной пол хижины.

— Ты с ума сошел? — спросил видевший все это Шумри. — Она же вышвырнет нас вон! Кроме нее, никто не поставит тебя на ноги, ты что, не понимаешь?!

— Ну и что, — пробормотал киммериец. — Пусть вышвыривает. Я жду этого не дождусь.

«Еще лучше, — подумал он, не сказав вслух, — если она поднесет мне вечером вместо питья туземного яду. Он действует быстро и наверняка».

Но старуха не стала прибегать к яду — она отомстила за оскорбление по-иному.

Утром следующего дня Шумри хотел было отправиться на свою обычную охоту-прогулку. Он был несказанно удивлен, когда двое туземцев, едва он вышел из хижины старухи, преградили ему путь, недвусмысленно поигрывая топорами. На его возмущенные расспросы они ничего не отвечали, лишь на их лице играли загадочные улыбки. Наступая на немедийца и тесня его, они заставили Шумри вернуться в хижину.

Недоумение разрешила старуха. Она охотно объяснила Шумри, что ночью видела сон — как синеглазый воин севера убил озерного бога и увел тем самым из этого мира все племя его детей. Он не падал с кокосовой пальмы — рану свою он получил в этой битве. Точно так же, лишь только встанет на ноги, он хочет уничтожить и племя Леопарда. Поэтому, пока он не встал, его необходимо принести в жертву Великому Леопарду. Вместе с ним, конечно, честь будет оказана и его спутнику, который так ловко болтает на их языке и сорит блестящими желтыми кругляшами. Она говорила бесстрастно, помешивая когтистым пальцем одно из своих снадобий в ореховой скорлупе, но в маленьких пронзительных глазках под пучками седых бровей плясали искры злорадного торжества.

Слышать все это было так дико, особенно после безмятежного времени, проведенного среди детей озерного бога, таких же с виду туземцев, что и эти (даже более страшных, благодаря обезображенной нижней губе), что Шумри не сразу поверил в происходящее. Он попытался снова выйти из хижины, но бдительные стражи снова преградили ему дорогу. Положение казалось полностью безнадежным. Немедиец разыскал хорошо запрятанный в груде вещей кинжал и протянул его Конану.

Тот схватил клинок с такой жадностью, словно был умирающим от жажды в пустыне, которому протянули полный мех воды, Он положил лезвие себе на грудь, острием под левый сосок. По лицу его пробежала тень облегчения.

— Кажется, наши новые друзья что-то затеяли? — спросил Конан спокойным голосом, — Отдельные слова старухи я понял. Да и твой щедрый жест кое о чем говорит.

Шумри лаконично обрисовал ему положение дел.

— Хвала Крому! — пробормотал киммериец. — Наконец-то!..

Шумри почувствовал, как горло ему стиснула обида. Ему захотелось выругаться — громче и грязнее, чем это делал обычно варвар. Проклятье! Тухлая утроба Нергала!!! Если ему не хочется жить, неужели обязательно утаскивать за собой и того, кто рядом?.. Но вместо того, чтобы выругаться, он спросил со слабой надеждой:

— Ты уверен, что совсем не можешь встать? Киммериец отрицательно помотал головой.

— Попробуй захотеть по-настоящему! — настаивал немедиец. — Может быть, тебе захочется покинуть это ложе хотя бы для того, чтобы раскидать десяток-другой наших славных гостеприимных хозяев?..

Конан усмехнулся, но ничего не ответил.

Исчерпав все свое красноречие, Шумри затих. Спустя недолгое время, словно вспомнив что-то, он порылся в вещах и вытащил свою цитру. Давно он не прикасался к ее струнам… Пусть прозвучит под его пальцами ее нежная, меланхоличная душа — в последний раз.

— О Кром… — заворчал киммериец. — Мало мне пения безумной старухи, теперь еще ты!.. Пощади, не порти последних мгновений на этой земле.

Но прозвучало это совсем не зло, и Шумри, улыбнувшись, покладисто кивнул.

— Хорошо, не буду петь. Расскажу одну немедийскую балладу, как помню, своими словами. Буду наигрывать, но совсем тихонько…

И он начал:

«Знатен и доблестен был юный рыцарь Роальд, и хорош собой, как первый луч на восходе солнца, и отважен, как молния, разбивающая в щепки тысячелетние дубы.

Любил он прекрасную Эльбет, дочь грозного рыцаря Гранибэра, и Эльбет любила его. Минуло ей шестнадцатьлет, и приближался день свадьбы Роальда и прекрасной Эльбет, который ждали они с нетерпением не один год, ибо полюбили друг друга, когда еще были детьми. Но всего за неделю до свадьбы, когда гуляла прекрасная Эльбет в саду при замке своего отца, налетел среди ясного дня вихрь, серая кружащаяся воронка прямо с неба, со стороны запада, и втянула в себя девушку, закружила, подняла в воздух и в мгновение ока унесла прочь.

Великим трауром облекся рыцарь Гранибэр, и все домашние его, и все вассалы, и слуги, и рабы. Только рыцарь Роальд не менял одежд, не посыпал голову пеплом и не рвал на груди бронзовые и золотые цепи, содрогаясь в горе. Но накинул походный плащ, выбрал из оружейной своего отца самый звонкий, прочно и ладно держащийся в ладони меч, оседлал любимого скакуна доказавшего свою преданность не в одной битве, отправился на запад, на поиски своей невесты. Маг и звездочет Сцивилиус, живший в замке грозного Гранибэра, поведал ему, что невесту его украл Харрок, человек-полудемон, живущий в замке на берегу океана, где глухие пиктские пустоши переходят в тундры Ванахейма. Долог и опасен путь туба. Лежит он через суровые леса, высокие норы, бурные реки и снежные равнины.

Долго ехал рыцарь Роальд.

…Ехал он зелеными аквилонскими дубравами. Прекрасен собой и строен был молодой рыцарь, и дриады — девы деревьев — провожали его глазами. В полупрозрачных, зеленых — под цвет листьев — одеждах девы выглядывали из-за ветвей. Свисали живыми орхидеями с высоты. Их распущенные волосы шуршали, смешиваясь с листвой.

— О рыцарь, рыцарь! — звали дриады приглушенно-птичьими голосами. Они обкусывали длинные лепестки цветов, сжимали в ладонях тела зрелых плодов, орошая их соком дорогу и волосы спешащего по ней Роальда. — Замедли свой шаг, рыцарь! Оглянись, удивись, останься…

Но Роальд лишь дерзко улыбался, не замедляя хода коня.

Одна из дриад неосторожно низко наклонилась над землей, и он, шутя, ухватил рукой за ее ступню. Испуганно охнув, дева выдернула ножку, но, потеряв равновесие, чуть не упала и долго раскачивалась, уцепившись за ветвь, гневно вращая большими глазами, похожими на зеленоватые мыльные пузыри…

Все дальше и дальше спешил Роальд.

…Путь его пролегал вдоль порожистой быстрой речки, берущей исток в снежных вершинах вздыбленных вдали гор. В лепет струй, перепрыгивающих через камни, вплетались голоса дев с белыми волосами из пены.

— Рыцарь, рыцарь! — манили наяды чистыми, как хрусталь, голосами с интонацией томно-капризной. — Наши струи обнимут и заласкают, наше течение унесет, ледяные прикосновения наши утолят боль, и порывы, и память…

Девы перекатывались в потоке, играя, словно форель на нересте. Вслед Роальду они посылали каскады брызг, от которых он отряхивался, смеясь, и живых рыб, ртутью блещущих на солнце.

Особенно настойчивым Роальд посылал воздушные поцелуи и безостановочно спешил дальше.

В одном месте ему пришлось, сойдя с коня, вброд перебираться на другой берег, шагая по скользким камням. Одна из наяд, подплывшая совсем близко, протянула ему тонкую руку. Благодарно улыбнувшись, рыцарь принял ее ладонь — но рука его, не ощутив опоры, скользнула сквозь струистую водяную плоть.

Наяды вспыхнули переливчатым смехом…

Все ближе и ближе был рыцарь к своей цели.

…Гряду суровых киммерийских гор предстояло ему преодолеть. У подножья их ему пришлось расстаться со своим верным конем: по узким карнизам, нависающим над пропастью, проехать верхом было невозможно. Умное животное осталось ждать его на лугу у ручья, в тени последнего дерева.

Роальд карабкался по склону горы, голому, поросшему лишь белесым лишайником да верблюжьей колючкой Суровые скалиды обитали в этих пустынных местах.

Девы с окаменелыми, мертвенно-серыми лицами выглядывали из трещин в скалах, застывали, словно статуи, на карнизах и выступах. Их скулы были резко обточены, словно грани драгоценных камней, одежда прямыми тяжелыми складками вбивалась в землю, подобно каменному водопаду.

— Рыцарь, рыцарь, — гулко вещали девы, — останься, если ты мужествен. Здесь, высоко под небом, остаются только отважные и крепкие духом. Звонкие духом, словно высокая, одинокая струна…

Заглядевшись на одну из них, Роальд оступился и покатился по склону. Уцепившись в последний момент за выступ камня, он завис над расщелиной.

Скалиды, затихнув, бесстрастно наблюдали, как он напрягает мускулы, пытаясь подтянуться и выкарабкаться…

Преодолев все тяготы и соблазны пути, Роальд добрался-таки до замка Харрока.

Ровно в полночь с помощью кинжала и крепкой веревки рыцарь преодолел ограду замка и очутился в саду. В ту ночь было полнолуние. От неистового света луны все вокруг было белым, словно припорошенным инеем. Он был удивлен, что ни стражники с алебардами, ни хищные звери не охраняли подход к обиталищу полудемона.

Деревья в саду росли на значительном расстоянии друг от друга. Они были очень ровные и прямые, будто взметнувшиеся вверх тонкие цилиндры. Роальд крался, перебеляя от одного ствола к другому, но в ярком свете луны было прекрасно видно.

Порой он запинался обо что-то мягкое — то были большие птицы, спящие в траве. Спросонок они коротко вскрикивали и вновь погружались в сон.

Замок из светло-серого ноздреватого камня, облитый луной, казался призрачно-белым. Задрав голову, Роальд пробирался вдоль его стен, внимательно вглядываясь в узкие окна. Одни окна были темны, другие светились мертвенным синеватым светом, в третьих мерцали гроздья свечей. Ни в одном не промелькнуло ни силуэта, ни тени, словно замок был необитаем.

Одно окно — небольшое, со светлыми занавесками и теплым отсветом свечи — заставило его остановиться. Помедлив, он поднял с земли горсть камешков. Бросил в стекло — один, другой, третий…

Тихий, радостный смех раздался за его спиной.

Роальд обернулся.

— Эльбет!

Она стояла, прислонившись спиной к дереву, смеющаяся, сияющая, в белом платье и белом лунном луче.

— Как ты догадался, что это окно мое?

— О Эльбет! — Роальд прижимал ее к себе так крепко и так нежно, как только мог.

— Он не сторожит тебя — этот безмозглый выродок, упырь, летучая мышь! Какое счастье!.. Бежим! — Он увлекал ее прочь от угрюмой громады замка.

— Постой! Это бесполезно! — Эльбет пыталась остановить его, но не могла — и бежала, подхваченная его порывом.

Они достигли стены.

— Лезь! Я подсажу тебя!

Переводя дыхание, она опустилась прямо на влажную ночную траву.

— Прошу тебя, выслушай!

Он протянул к ней руки, чтобы поднять с травы. Эльбет покачала головой.

— Не надо! Мне не сбежать от него, нет, Я пробовала много раз. Дальше этой стены он меня не выпускает. У него нечеловеческая воля. Как бы я ни боролась, он может вернуть меня обратно, даже не шевельнув пальцем.

— Ну, это мы еще посмотрим! — рассмеялся Роальд. — Полезли скорей! Мне не терпится увидеть, как чья-то воля будет пытаться отнять тебя у меня!

— Нет! — по лицу ее пробежала короткая судорога, — Нет. Я не могу, чтобы ты видел, как это будет.

Эльбет оглянулась и поглядела вверх, на одно из узких оконцев под самой крышей замка.

— Какими забавными, беспомощными фигурками видимся мы ему оттуда…

— Ты забыла про мой меч! — вскричал Роальд. — Я просто убью эту тварь»

Она грустно улыбнулась.

— Он бессмертен. Я убеждалась в этом множество раз.

Они замерли в долгом горьком молчании.

Эльбет нежно и тихо перебирала нечесаные, спутанные на затылке волосы рыцаря. — Что же нам делать? — спросил он.

— Я смогу уйти, только если он отпустит меня добровольно. Он скажет, что отпустит меня, если ты выполнишь его условие.

Роальд вскочил:

— Так за чем дело стало? Сейчас же иду к нему!

Эльбет смотрела на него с невыразимой печалью.

— А условие он придумает такое, что оно разорвет нам сердце. Самое лучшее — тебе сейчас уйти и никогда не, возвращаться.

— Ты же знаешь, что я не уйду, — сказал Роальд. — Я знаю, что ты не уйдешь, — ответила Эльбет, — А условие он придумает такое, что оно разорвет нам сердце…

Конан слушал немедийскую балладу, прикрыв глаза и не выпуская из лежащей на груди ладони рукояти клинка. Казалось, что он дремлет. Но он не был убаюкан тихим перебором цитры и голосом Шумри. Под его закрытыми веками проплывали, словно дивные рыбы из глубин сознания, лица всех женщин, к кому он когда-либо в своей жизни загорался хоть мимолетной страстью. Нежные и грубоватые, кроткие и властные, пленительные и надменные, светящиеся неподдельной преданностью и обдающие высокогорным холодом… Любил ли он когда-нибудь так, как рыцарь Роальд? Пожалуй что нет. Правда, после нелепой гибели Белит, великолепной, нежной, яростной и бесстрашной королевы морских разбойников, долго болела и ныла душа, и рана казалась незаживающей. Но вот — зажила же. И после Белит были другие… За многих из своих женщин киммериец не раз рисковал головой, вступал в битвы с могучими вождями, чародеями, демонами… но что из того? Точно так же он с упоением дразнил смерть и бросался в неравный бой и без всяких женщин… Конан испытывал странное чувство, никогда не знакомое ему прежде: он завидовал рыцарю Роальду. Завидовал выдуманному герою, который и героем-то не был — так, слабак, только и умеющий, что взмахивать мечом да держать в седле горделивую осанку. Завидовал… но отчего? Какая бы ни была эта его Эльбет, вряд ли она могла потягаться красотой, умом и характером с той же Белит… с зеленоглазой Карелой… с раджессой из далекой Вендии… с принцессой Синэллой… с…

Шумри между тем продолжал:

«…Наутро после встречи в саду Роальд получил аудиенцию у хозяина замка. Тот ожидал его в одном из просторных залов со стрельчатыми высокими окнами и звонкими пентаграммами пола. Полудемон владел искусством изменять внешность, применяясь к обстоятельствам. На этот раз он предстал в блике кротком и безобидном — высокий юноша с серыми глазами, часто помаргивающими, словно от нервного тика. Ничего зловещего. Только в полуобороте головы, в изгибе губ проскальзывало порой что-то холодное и неприятное. Чисто выбритый подбородок утопал в длинном, мягком шарфе, охватывающем шею.

— Весьма рад нашей встрече, — сказал Харрок. Роальд слегка наклонил голову.

— К сожалению, не могу ответить любезностью на любезность.

Полудемон понимающие покивал головой.

— Вы хотите забрать Эльбет, и это ваше желание вполне понятно. Я, в свою очередь, хочу — и не менее сильно, — чтобы Эльбет оставалась со мной.

— Зачем она тебе? — спросил рыцарь.

Харрок коснулся тонкими чуткими вальцами мягкой шерсти шарфа.

— Я одинок, — сказал он. — Одиночество заполняет меня изнутри. Пропитывает все поры. Столетия и тысячелетия одиночества почти совсем подточили меня. Она не дает мне рассыпаться в серую пыль. Она — последнее мое прибежище.

„Прибежище“, — Харрок прошептал, прикрыв глаза тяжелыми веками и откинув назад голову, обнажив беззащитную худую шею.

— Не пытайся меня разжалобить! — воскликнул Роальд.

— Я не пытаюсь вас разжалобить, — сказал полудемон. — У меня очень сильная воля. Вот, смотрите, — он вытянул ладони, повернув их в сторону рыцаря. — Сейчас вы будете качаться вслед за моими руками, хотя я не прикоснусь к вам.

Харрок начал поводить руками из стороны в сторону. Роальд стоял неподвижно, с презрительной усмешкой на лице.

— У вас тоже не слабая воля, — заметил Харрок, — Я мог бы вас кое-чему научить, если бы вы захотели пойти ко мне в ученики. А чтобы не быть голословным, — он подошел к одному из окон и поманил к себе рыцаря: — Взгляните.

Внизу в саду разгуливали птицы — напыщенные павлины и фазаны с яркоцветными, волочащимися по траве хвостами.

Харрок поднял ладонь.

Одна из птиц оторвалась от земли и, наращивая скорость, понеслась в их сторону. С шумом ударилась о стекло — и словно приклеилась к нему.

— Смотрите, — продолжал Харрок.

Будто порывом ветра с птицы сдуло все ее оперение, и она кричала, стуча клювом в стекло — голая, когтистая, жалкая…

Роальд вспомнил, как не хотела Эльбет перелезать вместе с ним через ограду, вспомнил судорогу ужаса на лице…

— Хочу предупредить вас сразу, — сказал Харрок, отходя от окна. — Мое условие окажется невыполнимым вас. Я не хочу отдавать Эльбет. Поэтому не обессудьте предлагаю вам выйти из игры, не вступая в нее.

— Не трать на меня подобные слова, — попросил рыцарь.

— Хорошо, — Харрок улыбнулся, мягко и пленительно. — Мой стойкий, мой отважный юноша! Отчего бы нам и не поиграть?..»

Как ни был захвачен Конан балладой, но он при этом отлично слышал все происходящее за стенами хижины. Рев барабанов, становящийся все более резким, подстегивающим, яростным… короткие команды, которые вождь отдавал мужчинам племени… стук каменных топоров… возбужденные повизгивания детей в предвкушении яркого зрелища…

Киммериец еще крепче сжал кинжал. Ему показалось, что руки его стали постепенно обретать силу. Раньше любое физическое усилие давалось ему с трудом — теперь же ладонь его уже давно сжимала рукоять оружия так, что побелели костяшки пальцев, но слабости он не ощущал.

«…На следующее утро полудемон ждал рыцаря в то же зале с пентаграммами пола и высокими окнами. Он был в том же облике, с кротким и мягко-грустным выражением на лице.

По правую руку от него стояла Эльбет.

Роальд послал ей нежную улыбку, но она не смогла улыбнуться в ответ. Она была очень бледна.

— Мы начнем без вступительных речей и приветствий, — сказал Харрок. — Я дам вам задание, и если вы справитесь — вы, оба, — девушка будет свободна. Если не справится хоть один — испугается, отступит, — Эльбет навсегда останется здесь.

Он негромко хлопнул в ладоши. Подхваченный эхом звук хлопка разнесся по анфиладам замка.

В одну из дверей, позвякивая висящими на поясе железными инструментами, вошел слепой старик с запрокинутой головой.

— Моя правая рука, Усталый Го, — представил его Харрок. — Несмотря на усталость, человек он довольно пылкий, Полный выдумки и огня. И ребячьей фантазии. Природа обделила его светом и красками. Звуки, издаваемые людьми и животными, с которыми он играет, или, точнее, над которыми ставит опыты, в какой-то мере заменяют ему его потерю.

Старик повел головой, прислушиваясь, затем, гремя железом и шаркая ступнями, приблизился к Роальду и остановился в двух шагах от него.

— Скажу сразу, я не знаю, что будет Го делать с вами, рыцарь. Всплески его фантазии непредсказуемы, и я не склонен ограничивать их полет. Талант изобретателя сочетается в нем со склонностью к психологии и тонким чутьем художника… Вы, Эльбет, будете наблюдать за всем этим. Наблюдать, храня достойное, приличествующее вашему высокому роду молчание. Если вы выразите — жестом или звуками — какое-либо неудовольствие или протест, опыт закончится, а вы будете считаться не выдержавшими испытания.

— Я скажу сразу! — хрипло рассмеявшись, воскликнула Эльбет. — Отзовите назад вашего жуткого Го! Я скажу сразу, что не выдержу испытания и отказываюсь участвовать в нем.

— Эльбет! — огорченно крикнул ей Роальд. — Да пусть этот зверь даже разрежет меня на куски — я ведь знал, на что шел. Ты только потерпи, закуси губы, чтобы не произнести ни звука. Ты ведь сильная! Соберись с духом, заклинаю тебя!

— Я не согласна! — оборвала его Эльбет. — Если хотите, — она обернулась к Харроку, — я могу приступить к крикам и жестам протеста прямо сейчас.

Полудемон смеялся.

— Послушай! — обернулся к нему рыцарь в отчаяньи. — Что ты хочешь от хрупкой женщины? Какой с нее спрос? Зачем впутывать ее слабые нервы в наши Мужские дела? Я пришел сюда сам, и мне отвечать. Мне — не ей! — выполнять твои проклятые условия.

— Вы убедили меня, — сказал полудемон, наконец отсмеявшись. — Оставим женщинам женское и не будем принимать в расчет слезы и нервы. Как бы ни вела себя девушка, ее поведение учитываться не будет. Остальные условия те же. Минут двадцать или полчаса Усталый Го по занимается с вами, и после этого Эльбет будет свободна.

— Роальд! — попросила девушка непривычно тихим и хриплым голосом. — Не делай этого…

— Любимая моя Эльбет, — ответил ей рыцарь, — позволь мне принимать решения самому.

Харрок снова хлопнул в ладоши, и Усталый Го, оживившись, стал перебирать корявыми пальцами свои причудливые железки…»

Внезапно во входном проеме хижины появились две рослые черные фигуры туземцев.

Шумри смолк и быстро оглянулся на киммерийца. Один из вошедших крепко сжал плечи музыканта и рывком поднял его на ноги. Другой подошел к Конану и взялся руками за его лодыжки, намереваясь волоком вытащить его из хижины.

Никто не ожидал того, что последовало мгновением позже. Конан согнул ноги и резким, мощным ударом отбросил туземца к противоположной стене. Сила удара была такова, что хижина не выдержала, с потолка посыпались плотно сбитые вороха листьев, стены из тонких пальмовых стволов обрушились вовнутрь. Пронзительно заверещала придавленная старуха.

Сноровисто работая руками и ногами, Конан выбрался из древесных развалин, оглянувшись, моментально сориентировался и выхватил у одного из поверженных туземцев каменный топор, кинжал же переложил в левую руку.

Шумри, слегка оглушенный, но не потерявший сознания, также благополучно выбрался на свет. Он увидел, как семь или восемь воинственно вопящих туземцев окружают их со всех сторон.

— Прикрой мне спину! — крикнул киммериец, бросая ему топор.

Сам он подхватил одно из длинных увесистых бревен и поднял его над головой. Казалось, за долгие дни неподвижности сила его ничуть не уменьшилась. Наоборот, он крушил подбегавших к нему дикарей с такой необузданной яростью, с такой мощью, словно застоявшаяся в нем сила забродила, стала хмельной и выплескивалась из берегов.

Немедиец, честно пытавшийся встать у него за спиной с угрожающе поднятым топором, едва не стал жертвой бревна, со свистом рассекавшего воздух, крутясь над головой у киммерийца.

— Поберегись!!! — заорал, меняя приказ, Конан.

Шумри пригнулся — и вовремя; сразу двое низкорослых воинов совсем рядом с ним молча повалились на землю с разбитыми черепами.

Настроение туземцев резко переменилось. Они словно вспомнили, что этот светлокожий гигант не так давно поразил озерного бога, древнее, как сама земля, чудовище, И сейчас, всего за несколько минут, уложил почти треть племени. Побросав каменные топоры, они бросились яичком в пыль, униженно повизгивая и завывая, на коленях ползя к ногам разбушевавшегося варвара.

Конан по инерции едва не обрушил бревно на худые черные хребты, подергивающиеся раболепно у его ног. С трудом сдержав размах руки, он отшвырнул свое орудие далеко в сторону и сплюнул. Он только-только вошел во вкус битвы, яростная и прекрасная ее музыка еще звучала в его ушах, и переход к мирному состоянию был слишком резким. Но не убивать же поверженных в прах, униженно молящих о пощаде!..

Конан оглянулся вокруг с тайной надеждой: не ринется ли к нему еще десяток-другой воинственно вопящих и размахивающих топорами дикарей… Но все было спокойно. Трупы молчали, оставшиеся же в живых не вставали с колен, продолжая тихонько повизгивать.

Из-под развалин своей хижины, отплевываясь и ругаясь, выползла старуха. Киммериец направился было к ней, но внезапно сзади раздался предостерегающий оклик Шумри:

— Конан!

Он обернулся. В пяти шагах от него, когтя землю и молотя себя хвостом по ребрам, приготовилась к прыжку гигантская пятнистая кошка. Конан не знал, что мгновение назад кошка эта была человеком, он не был свидетелем недавнего пиршества Великого Леопарда, и, возможно, это было к лучшему.

В руке у киммерийца был лишь кинжал, Когда леопард прыгнул, он мгновенно пригнулся и скользнул вперед так, что брюхо животного пролетело над его головой. Быстрее, чем зверь обернулся, он бросился ему сзади на шею и стал душить, одновременно пытаясь пробить кинжалом его на редкость прочную шкуру. Леопард бешено вырывался. Задними лапами он пытался достать до спины варвара и располосовать ее когтями. Ощеренные клыки величиной с указательный палец мужчины силились дотянуться до сжимающих ему грудь и бока колен… Обладающий разумом человека, леопард пошел на хитрость, недоступную животному: он внезапно обмяк, уронив голову на лапы, словно мертвый. Киммериец разжал руки и выпрямился, слегка удивленный столь быстрой победе — и в этот момент, ожив, зверь мощным рывком сбил Конана с ног и навалился на грудь, готовясь когтями и зубами впиться в шею. В реве его киммерийцу послышался человеческий злорадный хохот… Неожиданно хохот смолк, а ощеренная, с желтой пеной вокруг зубов морда тяжело упала, стукнув варвара по подбородку.

Шумри, во все время схватки с леопардом не выпускавший из рук каменный топор, в самый нужный момент сумел пустить его в дело. Если б он замешкался на мгновение, было бы поздно — но он успел. Зверь рухнул с раздробленным черепом.

Киммериец испытал сильное потрясение, когда, выбираясь из-под туши убитого, вместо звериной морды увидел над собой лицо человека с яростно оскаленными зубами, с желтыми глазами, вылезшими из орбит в последнем усилии… Поднявшись с земли, он увидел, что у ног его распростерт туземец со странной татуировкой в виде черных пятен на белом фоне и с кровавым месивом вместо затылка.

Конан вопросительно посмотрел на немедийца. Тот пожал плечами, словно хотел сказать: ну, что ж, в этих диких краях случается и не такое… Руки его, нанесшие удар топором, сильно дрожали. Чтобы скрыть эту дрожь, он сделал вид, что слегка пританцовывает в экстазе победы.

Киммериец снова огляделся вокруг. Племя Леопарда, лишившееся своего Великого Зверя, пребывало в таком ужасе, что даже не тряслось, не повизгивало, не скулило — оно просто оцепенело, превратилось в странную композицию из резного черного гранита, полированного до маслянистого блеска…

Конан подошел к старухе, замершей около своих развалин. Обхватив мощными руками, он неожиданно подбросил ее в воздух, как соломенную куклу. Знахарка вышла из ступора, зашипела, замахала руками и ногами, но гигант подбросил ее еще пару раз, затем бережно поставил на землю и, смеясь, повернулся к Шумри:

— Переведи этой славной старушке, что она не зря выводила свои песни. Не люблю чувствовать себя должником, поэтому отсыпь ей монет, сколько она захочет. И давай-ка двигаться дальше! Сдается мне, мы здесь порядочно загостились!