"Багровое око" - читать интересную книгу автора (Уолмер Даниэл)

Глава 8. Выбор желтой бабочки

Шумри снова закрыл глаза, не в силах смотреть на последние приготовления туземцев. Дружный возглас страха и изумления, раздавшийся из многих глоток, заставил его приоткрыть веки. Сначала он ничего не понял. Все туземцы смотрели на него, раскрыв рты, и в диких глазах их было что-то похожее на благоговение. Проследив за направлением их взглядов, немедиец повернул подбородок и увидел на своем левом плече присевшую туда большую бабочку. Каждое ее золотисто-желтое крыло было величиной с его ладонь. Бабочка сидела неподвижно, чуть подрагивая резными заостренными кончиками крыльев.

Один из туземцев, низко приседая и втянув голову в плечи, стараясь не спугнуть дивное насекомое, зашел за спину Шумри и костяным ножом перерезал его путы. — Как только немедиец обрел свободу и сделал несколько шагов на негнущихся, застывших ногах, бабочка взмыла вверх, мелькнула в листве живым желтым цветком и исчезла.

Проводив ее взглядами, туземцы снова разом выдохнули. Растерявшийся от неожиданной и непонятной свободы Шумри не знал, что ему делать. Массируя распухшие запястья, он оглянулся на Конана. Его, по всей видимости, освобождать не собирались.

— Они дарят тебе жизнь, — сказал киммериец, Он с трудом улыбнулся, — Иди. Не думай обо мне, не оглядывайся. Уходи скорее.

Шумри попытался объясниться с туземцами на наречии людей Ба-Лууун, но ничего не вышло — они его не поняли. Тогда, указывая на Конана, он жестом показал, что разрезает путы на его ногах и руках. Дикари загалдели и заулыбались, но не двинулись с места. Казалось, они ждали, когда он уйдет, чтобы продолжить прерванные приготовления к обеду. Обед этот, правда, наполовину уменьшился, но тем сильнее они жаждали к нему приступить. В посвистах и причмокиваниях сквозило явное нетерпение.

— Уходи, — повторил Конан. — А то ведь они могут передумать. Я бы на твоем месте не размышлял.

Шумри с горечью усмехнулся. Что бы сделал Конан на его месте? Да уж, размышлять бы он не стал — просто раскидал бы этих мохнатых полу людей, словно малых детей, голыми руками. Он же — жалкий, бессильный, слабее женщины или подростка — ничем не может помочь…

Один из туземцев, настойчиво посвистывая, указывал немедийцу в сторону берега. Шумри сделал несколько шагов и увидел свою пирогу. Видимо, ее поймали и вытащили из воды. Две женщины нагружали ее кокосами, фруктами и еще чем-то, завернутым в листья. Его выгоняли, но выгоняли вполне вежливо. Даже одаривали, стремясь загладить неприятные впечатления, полученные во время стояния у столба.

Шумри сделал строгое лицо и показал пальцем на каменный нож, висящий на шее одного из дикарей. Затем выразительно похлопал себя по бедру. Он был понят правильно. Началась суета, взволнованные переговоры, прыжки, перебежки с места на место. После недолгих поисков кинжал был обнаружен у одного из туземцев, который успел нацепить его на шею и гордо поглаживал мохнатой лапой. Дикарь не желал расставаться с блестящей и полезной игрушкой, поэтому пришлось основательно его потрясти и укусить в ухо, прежде чем кинжал был возвращен законному владельцу.

Немедиец заметил, что туземцы боятся подходить к нему близко. Дикарь, возвращавший кинжал, приблизился лишь на миг, держа оружие за самый кончик рукояти, и тут же отскочил назад.

Настал самый трудный момент. Не глядя по сторонам, стараясь двигаться быстро и решительно, Шумри подошел к столбу Конана и двумя взмахами перерезал стягивавшие его руки и ноги путы.

Из глоток дикарей вырвался дружный протестующий вопль. Они задергались и задвигались, заскребли по земле когтями. Жест немедийца их глубоко оскорбил. Казалось, они вот-вот ринутся на Шумри, чтобы вернуть отнимаемую прямо у них на глазах еду. Но что-то сдерживало их. Видимо табу — неписаный туземный закон, нарушить который страшнее смерти — запрещал прикасаться к тем, кого почтила своим выбором желтая бабочка.

Обретший свободу Конан разминал застывшие мускулы и оглядывался по сторонам с выражением грозным и недвусмысленным. Шумри взял его за локоть, жестом призывая к спокойствию. Стараясь придать своим круглым глазам жесткое и властное выражение, он на всякий случай громко прокричал несколько раз на языке Ба-Лу-уун, то указывая на киммерийца, то ударяя себя в грудь:

— Мое! Мое! Это — мое!

По мохнатым спинам снова прошли судороги негодования. Туземцы не скрывали своего возмущения и отчаянья: они прыгали на четвереньках, мотали головами, перекатывались в пыли, растягивая в жалобных гримасах толстогубые рты. Некоторые откровенно рыдали.

— Клянусь Кромом, мне их жаль, — насмешливо сказал варвар, когда они спустились на берег к пироге. — Великолепный обед был, можно сказать, уже в их желудках, а им так и не пришлось попробовать ни кусочка!

Его зоркие глаза разглядели свой меч, который, к счастью, не успокоился в речных водах: один из туземцев, довольно рослый и крепкий, прижимал его к телу, почти целиком упрятав в густой шерсти.

— Попроси-ка их вернуть мое оружие, — велел Конан. Но забрать у туземцев меч оказалось гораздо труднее, чем вернуть кинжал. Рослый дикарь был, по-видимому, вождем. Никто из его сородичей не решился пререкаться с ним или, тем более, вступить в схватку. Грозные и требовательные крики Шумри, его выразительные жесты не помогли тоже.

Конан нахмурился. Оставлять свое славное и верное оружие в лапах полуобезьян он не собирался.

— Им же хуже, — проворчал он, оглядываясь в поисках чего-нибудь очень крепкого и очень тяжелого. Он протянул к немедийцу руку: — Дай-ка мне ненадолго твой кинжал. Сам же садись в пирогу и жди меня шагах в двухстах ниже по течению.

— Погоди, — Шумри пришла в голову забавная мысль — сейчас я попробую кое-что другое…

Он резко поднял вверх вытянутые руки, обратил их к солнцу и гортанно заговорил, запел, завыл. Затем замахал руками, словно сводя на землю громы и ливни, и несколько раз плюнул вокруг себя.

Роль колдуна и заклинателя стихий вполне ему удалась. Туземцы, пригибаясь к земле и поскуливая, разбежались во все стороны, попрятались в ветвях деревьев. Меч был быстро и подобострастно возвращен. К нему были добавлены лук и стрелы. Из ценных и необходимых вещей не — Доставало лишь цитры; но как ни старался Шумри, изображая, что щиплет струны, открывает рот и закатывает глаза, цитра не появлялась. Видимо, она утонула. Из своих же запасов племя ничего предложить не могло, так как не знало музыки.

Когда путники сели в пирогу и оттолкнулись от берега, Конан оглянулся. Дикари провожали их глазами, выглядывая сквозь просветы в густой листве.

— Хотя бы пяток этих тварей… — мстительно пробормотал киммериец, доставая стрелы и лук.

— Не трогай их! — быстро схватил его за руку Шумри.

— Мохнатые отродья Нергала!!! Я вам покажу муравьев!

— Конан, ведь ты же поклялся! Разве суровый Кром не презирает клятвопреступников?

Киммериец опустил лук. Шумри, не теряя времени, стал работать веслом. К счастью, течение здесь было сильное, и через мгновение деревья с туземцами отдалились от них на расстояние, не досягаемое для стрел.

— Клялся-то я клялся, — проговорил Конан, словно опомнившись, — только о другом. Говорил, что не буду отмахиваться от твоих снов и предчувствий. Но разве я обещал когда-нибудь оставлять безнаказанными людоедов, едва не набивших нами свои желудки?..

— Но ведь все-таки не набивших, — примирительно сказал Шумри.

Он продолжал грести изо всех сил, словно боялся, что кипящий жаждой мести киммериец ринется в воду и поплывет назад.