"Иерихонские трубы" - читать интересную книгу автора (Ильвовский Сергей, Брагин Владимир)

Глава 12

Нельзя сказать, чтобы качество видеозаписи было очень хорошим, но, учитывая состояние Балясина во время съёмки, достаточно удовлетворительное. Во всяком случае, после нескольких секунд вполне понятной дрожи и ловли резкости, изображение стало вполне различимым.

На экране телевизора была та же улица, которую, меньше часа назад, Колапушин и Немигайло видели из окна офиса. Только ракурс был чуть-чуть другим, наверное, Балясин снимал из окна своего кабинета. И время дня было другое — яркий солнечный день, а сейчас уже был вечер.

Порыскав, камера поймала странную фигуру. Старуха в чёрном, похожем на монашеское одеянии стояла на противоположной стороне улицы и явно смотрела прямо в окно кабинета. Её руки производили непонятные быстрые движения, как будто крутили что-то мелкое или перебирали чётки — разобрать было невозможно.

Что делала старуха руками так и осталось неизвестным — Балясин воспользовался трансфокатором и лицо в кадре начало укрупняться, до тех пор, пока не заняло весь экран.

Страшное, похожее на лицо какой-нибудь старообрядческой игуменьи, или на старинную тёмную икону, ещё византийской работы. Низко, по-монашески, повязанный платок. Большой крючковатый нос, впалые аскетические щёки, тяжёлый подбородок — всё это было коричневато-оливкового оттенка, угловато, словно грубо вытесано топором из куска старого дерева. Густые, кустистые брови нависли над небольшими колючими глазами, неотрывно глядящими прямо в камеру. Этот исступленный взгляд бросал в дрожь. Бесцветные, сухие губы непрерывно шевелились. Что они выговаривали — молитву, заклинания, проклятия?

Кадр задрожал и оборвался; после секунды мельтешения чёрно-белых точек на экране пошла старая запись: смеющаяся Шаманка на каком-то загородном пикнике.

Капсулев нажал кнопку на пульте и, поражённый, повернулся к сыщикам.

— Я этого раньше не видел. Я думал — галлюцинации у него.

— Значит, он вам про неё говорил?

— Говорил, но он столько ахинеи всякой нёс, в последнее время, что, если честно, я ему просто не поверил.

— Вам нужно было нам сразу всё это рассказать — упрекнул Колапушин.

— Чтобы вы приняли бы меня за ненормального.

Подумав, Колапушин вынужден был с этим согласиться.

— Но вы же нормальный, образованный человек, кандидат наук. Вы задавали себе вопрос: что стоит за всеми этими старухами, ведьмами, проклятьями?

— Задавал и не раз, но ответа так и не получил.

Волнуясь, Капсулев отошёл к дальней стене своей небольшой гостиной. На ней висели, плохо различимые при слабом свете небольших бра, несколько фотографий, в тёмных лакированных рамках. На одной из них можно было угадать молодого длинноволосого Евгения Балясина с гитарой в руках.

— Хорошо — сказал Колапушин — давайте по порядку. С чего всё началось?

— Он влюбился в Варю Шаманку.

— Он не собирался уйти от этой своей… — похоже, Немигайло собрался завернуть какой-то длинный, сложносочинённый период, но Капсулев ответил с хода, не дожидаясь окончания фразы:

— От Анфисы? Вряд ли. Она сильная баба, держала его крепко. Она сама грозила разводом, домой его не пускала.

— С властями, после аварии, у него неприятностей не было? — Колапушин упрямо возвращался к Шаманке — За то, что он ей, пьяной, ключи от машины дал?

— Да, нет — равнодушно пожал плечами Капсулев — он, ещё с полгода назад, сделал ей доверенность. И доверенность и права были в её сумочке. Так, вызвали пару раз, вот и всё.

— А сам себя он винил в её смерти?

— Да. Это стало его кошмаром. Он часами слушал её песни. Совесть его, конечно, мучила.

— Рыбки-то, почему сдохли? — неожиданно вспомнил Немигайло — Их тоже совесть замучила?

— Дались тебе эти рыбки! — Колапушин не скрывал досады; мысль никак не давалась в руки — даже ухватиться было не за что.

— Музыка их угробила, я вам говорю! Этот «бум-бум». Вспомните, как вы сами чуть не оттопырились там!

— Егор, я тебя очень прошу, помолчи. — Колапушин начал злиться не на шутку. — Дай спокойно всё выяснить. Без тебя голова гудит. — он опять повернулся к Капсулеву — Так, и что дальше?

— Потом он вообразил, что Варька его заколдовала. Он вычитал в какой-то книге, про чёрную магию, что ведьмы записывают заклятье и прячут его в доме жертвы. Стал искать…

— И нашёл.

— Нашёл.

Поколебавшись, Капсулев сунул руку в карман висевшего на стуле пиджака и, вытащив бумажник, вынул из него небольшую сложенную вчетверо жёлтую бумажку. Смущённо улыбнувшись, он отдал её Колапушину.

— Значит, вот где она была — задумчиво протянул Колапушин, пока не разворачивая листок. — Почему вы её сохранили?

Капсулев пожал плечами. По нему было видно, что он и сам толком не понимает, зачем сунул записку в бумажник.

— Я у него тогда забрал. Выкинуть хотел…

Немного помедлив, Колапушин развернул бумажку и задумался, пытаясь постигнуть тайный смысл написанного. Немигайло, сгорая от любопытства, попытался завладеть этим тайным заклинанием, но Колапушин отвёл руку назад.

— Её почерк?

Капсулев подтверждающе кивнул.

— Я прочту?

— Если не боитесь — Капсулев попробовал иронически усмехнуться, но это у него, как-то, не очень получилось — Минздрав не рекомендует.

Колапушин не испугался. Подойдя поближе к свету, и отставив руку он, негромко и внятно, без всякого выражения прочитал загадочный текст:

Колапушин и сам не ожидал, что эти слова, произнесённые вслух, окажут, вдруг, такое ошеломляющее впечатление. У него непроизвольно опустилась рука, в которой он держал заклинание. Капсулев, как-то съёжился, а на лице Немигайло, выпучившего в изумлении глаза, появилось характерное выражение, словно он собрался произнести традиционную матерную фразу, выражающую крайнюю степень потрясения.

— Всё-таки, господин Капсулев — после паузы, Колапушин вернулся к невыяснённому вопросу, — почему вы оставили это у себя? Сами-то, не боялись?

— Нет. Я, всё-таки, нормальный образованный. Понимаете, — он кивнул на телевизор — этого же не должно быть. Я хотел разобраться…

— И, что же?

— Капсулев развёл руками, показывая, что ответа у него нет.

— Арсений Петрович, — наконец, прорезался изумлённый голос Немигайло — и старуха чёрная была. И рыбки сдохли!

— Голос Бога тоже упоминался, — согласился Колапушин.

— А, вот, колокола не было. И матросы за борт не сигали без причины. Может нужно сегодняшние мировые новости послушать?

— Ты ещё про город забыл. Слушай, давай сами не будем сходить с ума, ладно?

Нервно прохаживаясь по комнате, Колапушин, снова и снова, перебирал в уме самые различные варианты. Картина не получалась. Все фрагментики упрямо складывались в то, чего быть не может. Непонятно было, даже, о чём спрашивать Капсулева. Впору самому было в церковь идти и свечку ставить.

— А вы не вспомните, что сказал Балясин, перед смертью?

— Боюсь, что нет. Играла очень громкая музыка, а я, к тому же, за рулём был. Вроде бы… о Боге что-то, но не берусь утверждать. Знаете, музыка была, по моему, какая-то церковная, может, поэтому мне так и кажется.

— Вполне возможно. — в процессе своих бесцельных перемещений Колапушин оказался у стены, на которой висели фотографии в рамках.

— Это я, кажется, видел.

Конечно, видел, ведь это была та самая фотография, где были: и длинноволосый Балясин с гитарой, и Капсулев, и юная Бэлла в школьном платье, и Анфиса, и… вот у этой фотографии край отрезан не был. Рядом с Анфисой, обнимая её правой рукой, стоял невзрачный человек в очках с толстыми стёклами.

— Студенческая фотография — объяснил Капсулев, увидев, что именно разглядывает Колапушин.

— Так вы все были знакомы ещё тогда??

— Мы делали аппаратуру для Женькиной рок-группы. Это ведь не то, что сейчас — пошёл и купил. А тогда и усилители, и колонки — всё самим делать приходилось. С Анфисой мы однокурсники. Белла, ей тут лет пятнадцать, по-моему, у Женьки солисткой была. Могла бы пробиться, если бы голос не прокурила.

— А что это за мужик её обнимает? — Немигайло тоже присмотрелся к снимку. — Раньше его не было.

— Так вы у Анфисы эту фотографию видели? Это её первый муж, тоже наш с ней однокурсник.

— А Балясин её увёл у него?

— Да. Лука с горя даже пытался руки на себя наложить. Вот, Анфиса и ликвидировала его на своём снимке. Плохие воспоминания, понимаете?

— Вы сказали… Лука? — Колапушин сам не чуял собственного голоса. Капсулев, за музыкой, не услыхал, а, вот Фартуков слышал и запомнил точно — Балясин, перед смертью, вспоминал о том, что ему говорил именно… Лука!

— Лука, это прозвище студенческое, а фамилия его — Луконин. С тех самых пор его не видел, он ни с кем после этого встречаться не хотел. Классный был специалист по акустике.