"Пантелеймон Романов. Русь, часть 4 " - читать интересную книгу автора

А за ними в тумане и утреннем дыму искрились и сверкали кресты церквей,
полыхали на солнце вечно новым золотом купола соборов, темнели древние, как
бы обросшие мохом столетий, кремлёвские башни. И надо всем этим возвышался
блещущий, сверкающий золотом громадный купол храма Христа.
Была та тишина и ясность воздуха и резкость очертаний, какие бывают
только в ясные предосенние утра. Но уже при самом въезде в город сразу было
видно, что случилось что-то огромное, что подняло на ноги всю старую Москву
с её тесными кривыми улицами, крестами старинных церковок, чайными,
трактирами и булочными с кренделями в окнах.
Вниз по Тверской, по Лубянке и Мясницкой от Красных ворот, запрудив
улицы и тротуары, шли толпы людей. Над головами их впереди колыхались
портреты царя, короля сербского, несомые на длинных шестах, похожих на те,
на которых носят церковные хоругви. Пение гимна, слышное ещё издали,
отдавалось в переулках, сливаясь и мешаясь с пением других процессий.
Из раскрытых на утреннее солнце окон, высунувшись до пояса, смотрели
те, кто не вышел на улицу, и что-то кричали, махали руками и платками.
- Поднялась, матушка,- сказала, перекрестившись, какая-то старушка в
чёрной шали и с плетёной корзиной на руке, когда два людских потока - один
со стороны Лубянки, другой - с Большой Дмитровки - соединились на
Театральной площади в сплошное море голов.
В одном месте пели гимн, в другом - "Спаси, господи, люди твоя", и два
мотива, перемешиваясь и перебивая один другой, сливались с бодрым и более
скорым по темпу звоном колоколов ближней церкви в Охотном ряду.
Иногда поток останавливался, мальчишки перебегали на тротуар и
вскакивали на тумбы, чтобы лучше видеть.
Какой-то военный говорил речь, стоя в остановившемся автомобиле. Что
говорил, не было слышно, но вся залившая площадь толпа была полна одним
чувством и только ждала заключительных слов, чтобы закричать "ура", замахать
шапками, платками и тронуться дальше.
Крики толпы, речи ораторов, возбуждённый говор шедших в рядах людей,
колокольный звон - всё это сливалось в один поток звуков, наполнявших вместе
с потоками утреннего солнца площади и улицы Москвы. И вдруг донеслись
откуда-то совсем новые звуки, звуки полковой музыки, ещё более бодрые, ещё
более отвечавшие тому чувству, каким была полна толпа.
- Идут, идут! - закричали кругум. И все, приподнимаясь на цыпочки,
вскакивая на тумбы, на камни от чинимой мостовой и нажимая друг на друга,
тянулись увидеть войска, первыми отправлявшиеся на позиции.
С горы Лубянской площади мимо старой Китайской стены шли ряды войск,
поблёскивая на солнце мерно колеблющейся щёткой штыков и приковывая к себе
общее внимание новой, странно-непривычной для глаза походной защитной
формой.
Войска, казалось, без конца выливались сверху, занимая всю середину
улицы и оттесняя на две стороны чёрную толпу народа.
Впереди блестевших на солнце медных инструментов оркестра ехали в ряд
на красивых вычищенных тонконогих лошадях четыре офицера в фуражках и
перчатках. Лошадь под одним, возбуждённая толпой и криками, всё
повертывалась боком, поперёк движения, горячилась и гнула кольцом шею, роняя
с удил пену. Офицер, пришпоривая коня, выравнивал его в голову с остальными,
не замечая устремлённых на него взглядов всех бесчисленных людей,
наполнявших площадь.