"Пантелеймон Романов. Культура" - читать интересную книгу автора

зеркальце в руках и взглянув на соседа. - Потому нашего брата к культурной
жизни приучить - все равно что свинью под седлом заставить ходить. Ведь вот
хоть та же жена. Другая бы Бога благодарила, что у нее муж такой - впереди,
можно сказать, всех идет. А у нас каждый божий день ругань, чуть до драки не
доходит. Хорошо еще, что она у меня тихая, а то излупил бы как сидорову
козу. Вот как я ее возненавидел - прямо сил нет. В городе посмотришь -
барышни все в шляпках, ноготки чистенькие, - ну, культура, одним словом,
чистой воды. А эта, сволочь, подоткнет грязный подол, рукава засучит и
только со своими горшками возится. И ничего-то она не понимает. Про Форда
намедни ей все говорил. Как к стене горох. Не интересуется!.. Я об чем
хочешь говорить могу. Вы вот ни слова не говорите, прямо как чурбан
какой-то, а я разговариваю. А дай мне настоящего человека, я всю дорогу буду
сыпать, только рот разинешь. Но жена сволочь, ах, сволочь! Ну, что я, приеду
сейчас, с кем мне поговорить, чем глаза порадовать? Нет, я вижу, не жилец я
в нашем государстве. Уеду куда глаза глядят. Выучу языки и уеду. Вот, к
примеру, взять наших партийцев... стараются что-то там, а все это ни к чему.
Не с того конца.
На остановке в вагон вошла женщина. Кирюхин бросился снимать с лавки
свои вещи.
- Мадам, садитесь, пожалуйста, сейчас ослобоню.
- Не беспокойтесь, я здесь сяду, - сказала женщина и села на другую
лавку.
Кирюхин сел опять, усмехнулся и покачал головой.
- Ну прямо чудно, ей-богу! - сказал он. - Добро бы хорошенькая была, а
то ведь уродина какая-то, другой бы в такую харю только плюнул, а я
вскакиваю: "мадам, пожалуйста", а она небось, эта мадам-то, кроме мата,
ничего и не слышала на своем веку.
Минут через десять поезд остановился. Сосед взял вещи и вышел. Кирюхин
пересел к другому и сказал:
- Вот сволочь, ну прямо бревно какое-то! Целую дорогу все я только один
говорил, а он хоть бы слово!
Когда он приехал на свою станцию, то, проходя через вокзал, здоровался
с знакомыми, высоко приподнимая над головой шапку и раскланиваясь несколько
набок.
- Перчаточки хороши у вас, - сказал ему один из знакомых.
- Шесть с полтиной, - ответил Кирюхин, поставил вещи на пол и снял одну
перчатку, чтобы дать посмотреть. Выйдя на подъезд, он долго стоял и,
прищурив глаза, как будто был близорук, оглядывал площадь со стоявшими на
ней извозчиками. Те обступили его в своих длиннополых кафтанах с кнутами в
руках.
Когда Кирюхин подъезжал к своей деревне, он смотрел на крытые соломой
избы, завалинки, водовозки и на встречных баб, мужиков и чувствовал к ним
какое-то необъяснимое презрение за то, что они ходят в полушубках, без
воротничков и не могут рассуждать.
И ему стало жаль себя, что он один во всей деревне такой умный, живет
такой культурной жизнью. И чем было больше жалости к себе, тем больше
презрения ко всем, а в особенности к своей жене.
Конечно, хорошо сейчас приехать домой: жена человек, в сущности,
хороший, не крикунья, не скандалистка, и будь он не так культурен, он бы
чувствовал себя прекрасно.