"Пантелеймон Романов. Родной язык" - читать интересную книгу автора

- В лучшем виде.
- Как же, иной раз просишь честью: господа, дозвольте пройтись - ни
черта, как уши свинцом залили. Потом как двинешь - сразу прочистится.
- Момент.
- Нешто можно без ругани, - сказал угрюмый солдат, - они уж природу
кверху тормашками хотят перевернуть.
- А я вот на Кавказе служил, так там никак не ругаются, - сказал
добродушный солдатик. Все некоторое время молчали.
- Что ж, они не люди, что ли?.. - спросил угрюмый солдат, недовольно
покосившись от своего окна.
- По-ихнему не понимаешь ни черта, вот и не ругаются, - может, когда он
с тобой говорит, он тебя матом почем зря кроет.
- Нет, это верно, иностранцы слабы насчет этого.
- Может, язык неподходящий?
- Да и язык: "ла фа-фа, та-фа", бормочет, и не разберешь, что он
ругается, ежели языка не понимаешь.
- А тут ка-ак ахнешь, - сказал солдат с чайником, - мертвый очнется!
- Как же можно, - слова явственные.
- Ох, за эту войну понавострились, - сказал добродушный солдатик,
покачав головой, - говорят, лучше нас нигде не ругаются, всех превзошли.
- Да уж насчет этого можем.
- Немцев мы учили по-нашему, так те прямо диву дались. Мы, говорят,
далеко до вас не дошли.
- Когда ж им было, все пушки свои лили.
- И что, братец ты мой, сколько местностей я объехал на своем веку,
везде своего брата узнаешь. Иной раз, бывало, встретишь какого-нибудь,
думаешь иностранец: манжеты эти и все прочее, как полагается. А разговорился
по душам или на башмак ему сапогом наступил, - глядишь, земляком оказался.
- Что уж, настоящее, природное, никакими манжетами не выживешь.
- Как же можно. А то рабочий у нас тут один из Америки приехал (тоже
манжеты эти, ну, одним словом, все до точности), а как, говорит, на границе
первое матерное слово услышал, так сердце и запрыгало, перекрестился даже.
- Родина-то, брат... Что там ни говори.
- Вот ты говоришь, что слова везде одни, - обратился добродушный
солдатик к солдату с чайником. - Слова-то одни, а разговор везде по-разному
идет. Саратовские, скажем, те все со злостью дуют, чтоб он тебя когда-нибудь
от доброго сердца пульнул - ни за что. Все, как собака, - срыву. А
орловские, к примеру, ни одного матерного слова не пустят без того, чтобы
милачком тебя не обозвать али еще как.
- Душевный народ?
- Страсть... Вечерком сойдутся на завалинке, только и сльшишь, матюгом
друг друга кроют. Ежели ты их не знаешь, подумаешь, что ругань идет, а они
это для своего удовольствия. Когда по-приятельски потолковать сойдутся,
других слов у них нету. И все так ласково, душевно.
- На Волге здоровы ругаться, - сказал солдат с чайником, - эх, здоровы.
- Там иначе нельзя: работа тяжелая, - сказал добродушный солдатик, - я
тоже везде побывал, сразу могу отличить, из какой местности человек.
- Нехорошо, - сказала старушка с лавки.
- Что ж изделаешь-то, кабы можно было обойтись, никто б и не говорил.
- Это верно, - кабы нужды не было, и разговору бы не было.