"Владислав Романов. Замок с превращениями (Фантастическая повесть)" - читать интересную книгу автора

затянул Шалимов, вспомнив и речушку Ласьву, и свое босоногое детство, и
деревушку Сопени на взгорке... Шалимов расчувствовался и сам не заметил,
как уже запел во весь голос, не в лад, невпопад, Шляпников махнул хору,
чтобы все замолчали, и минуты две хор слушал одного Валентина Петровича
Шалимова, с хрипотцой выпевавшего дорогие сердцу слова. Спохватившись,
Шалимов наступил на горло собственной песне и сердито махнул Шляпникову
рукой, чтобы продолжали дальше. Хор покатил дальше, и Грымзина снова
пробила ручеек в сопревшем от конфуза сознании Шалимова. Он облегченно
вздохнул. "Вот тихушники!.. - не без злости проговорил в душе Шалимов. -
Обязательно надо своего же ответственного работника подлягнуть! Я тихо
себе подпеваю, можно сказать проникаюсь их проблемами, ан нет, надобно
тебя выставить в неподобающем виде. Как дурака какого! Вот, мол, пришел и
поет себе! Да хоть и пою?! А ты сделай вид, что не замечаешь! Уважь, как
говорится!.." - Шалимов еще хотел что-то сказать, но забыл, увидев, что и
вправду Крюкова нет. "И ведь не докажешь, что нет, - вздохнул он. - Как уж
вывернется!.. В особое положение себя поставил, от критики отгородился!
Тренер по плаванию! В сауне, небось, сидит с девицами полуголыми! Доложу,
конечно, Правлению, толку-то что только?! Им, Великим Магам, любые выходки
сходят с рук! Управы на них нет!.."
Шалимов еще долго так шипел, пока не почувствовал, что ручеек куда-то
сгинул, и в голове снова осел треск и гул. "Ну, вот, доигрался,
доворчался!" - подумал Шалимов и решил больше никогда не думать о Магах
плохо. "Слово даю! В последний раз! Прошу поверить!.." - умоляюще
проговорил он, замер и вдруг снова услышал журчание ручейка. "Пронесло!" -
как порыв освежающего ветра мелькнуло в сознании. Шалимов даже повеселел и
снова вспомнил про "Кавказ", который ему явно не примерещился. "Только бы
не забыть про стиральный порошок!.." "Родные кра-а-а-я-я-я!.." - пропел он
негромко. Бодрость духа снова возвращалась к нему.
Вечерняя спевка подходила к концу. Шалимов был удовлетворен
состоянием дел в хоре, заверил пенсионеров, что будет готовить документы
на представление хору звания "народного".
- Вы достойны этого! - ободряюще сказал он. - Думаю, Правление нас
поддержит!.. Репертуар хороший, чувствуется художественная рука товарища
Шляпникова!.. Вы будете первый народный хор среди всех ЖЭУ города. Это
обязывает!..
Пенсионеры разошлись по домам воодушевленные. А Шалимов остался,
чтобы высказать еще частные замечания баянисту Шляпникову, тем более что
их поджидал слесарь Баратынский, истосковавшийся по простому человеческому
общению. Вообще-то он тоже ходил в хор, но именно от этой спевки Шляпников
его освободил, так как Баратынский слуха не имел, а глотку драть любил.
Зато у него и Шляпникова всегда оказывались совместные интересы другого
рода, не совпадавшие с интересами тех, кто слух имел. Шел май, пекло
нещадно, хотя в точности никто не мог сказать: май шел или июнь. Это был
тот редкий случай, когда время, в общем-то даже и не шло, а, честно
говоря, стояло на месте, а если и шло, то совсем в другую сторону. В
какую, никто тоже не знал, да и узнать было негде. Работы хватало под
завязку, планы составлялись огромные, графики делались один напряженней
другого, потому что все теперь двигалось вперед семимильными темпами. Так
что, никто и не интересовался, идет время или нет.
Шалимов же чувствовал напряжение на себе. И Шляпников с Баратынским