"Владислав Романов. Мне больно, и я люблю " - читать интересную книгу автора

выпалил что-то невразумительное, из чего, правда, можно было понять, что он
намерен сделать Тасе предложение. Тася онемела. Она что-то хотела ответить,
но вдруг ушла за занавеску, где у неё стоял примус, загремела чашками. Потом
они сели пить чай. Тася молчала.
- Ты не согласна, что ли? - не выдержав, обиженно спросил Мотя.
- Что ты, как же я могу быть не согласна, если люблю тебя уже давно...
Помнишь, ты мне сказал, что мне идет красная косыночка... - прошептала
Тася. - А потом мы вместе работали на субботнике... И ты сказал мне, что
женщин надо беречь, они столько претерпели от эксплуататорского класса, а
потом ты был на митинге в саду Парижской коммуны и незаметно так смотрел на
меня... Я боролась, Мотенька, я долго боролась с собой, пока не сдалась, ибо
это как болезнь, это неизлечимее, я готова умереть, я дала себе слово,
что...
Тася запнулась, перевела дух, прижала ладони к щекам.
- Как я счастлива, Мотенька!..
Послышалось гудение автомобиля, Мотя вскочил, поднялась Тася, бросилась
ему на шею.
- Береги себя, любимый мой!.. - жарко прошептала она.
- И ты тоже... - выдохнул он.
Мотя уже выбежал из дома, когда Тася догнала его и вручила сверток с
едой.
Трясясь в кабине "форда", Мотя все думал о Тасе, и у него сжималось
сердце. Он подумал о том, что может не вернуться, и Тася будет несчастлива.
Мотя еще не знал, не чувствовал, что уже любит сам, он думал только о ней, и
ему хотелось, чтобы она стала по-настоящему счастлива. Анфиса никогда бы не
сказала ему таких слов, а значит, он сделал верный выбор. Только бы
вернуться живым. В том, что бандиты появятся именно в Серовске, Мотя уже не
сомневался

IV

В Серовске, как и было условлено, Мотя поселился во флигеле вдовы
паровозного машиниста Ольги Алексеевны Боровчук. В соседнем доме, по
ориентировке Дружинина, должен был жить милиционер Тихон Машкевич, и
Левушкин, вселяясь во флигель, заметил у соседней калитки крепкого мужчину
лет сорока в соломенной шляпе, с загорелым лицом и пшеничными усами. Таким
его Моте и обрисовали. Они обменялись приветственными взглядами, и Левушкину
показалось, что во взгляде Машкевича проглянуло невольное уважение. Он,
верно, думает, что прислали аса оперативной работы, а перед ним новичок,
который в перестрелках даже не участвовал, усмехнулся Мотя. Но всё равно это
польстило Левушкину, и он напустил на себя некоторую важную нахмуренность.
"Надо бы усы отпустить, - подумал Мотя, глянув на себя в пожелтевшее от
времени зеркало с черными крапинами, которое вдова ради серьезных гостей
повесила в их комнате. - А то выгляжу как сосунок!"
Это определение вполне соответствовало истине, ибо на худом, чуть
вытянутом Мотином лице одни глаза, несомненно, притягивали к себе внимание,
потому как горели боевым огнем.
Ольге Алексеевне чуток перевалило за тридцать, и Мотина горящая натура
отозвалась нежным звуком в её одиноком житье-бытье. Справная, чуть
полноватая хозяюшка никак не могла свыкнуться со своим вдовьим положением, с