"Жюль Ромэн. Силы Парижа " - читать интересную книгу автора

скверу острое наслаждение покоиться пустым и хрупким на уличном движении,
словно мыльный пузырь, который висит, не лопаясь, на подушечке с иголками.

Монмартрский парк

Господствующая над парком открытая площадка в форме полумесяца
выпячивается по направлению к Парижу. К ней поднимаются и примыкают к ней
широкие, покрытые газоном склоны; она разрывает их простор железной
проволокою и кустами; она окаймлена кругом скамейками. На той стороне ее,
что выходит к склону, люди сидят на краях скамеек, лицом к спинкам, и,
облокотившись на них, смотрят на город; взоры остальных устремлены внутрь
круга, где сидящие на корточках дети роются в песке. Эта группа существует
для того, чтобы ощущать величие Парижа в сумерках. Все ее тело посвящено
этому; оно состоит из почти замкнутого ожерелья людей, собирающего в себе
токи, исходящие из их глаз; затем из нескольких существ, сидящих там и сям
спиною к кругу, с душами, обращенными к городу. Эти души вдыхают, схватывают
признания Парижа о самом себе, то, что возносится от него к звездам; затем
все это просасывается от них в кружок сидящих лицом друг к другу людей,
подбирается им, очищается, освобождается от случайных примесей и
превращается в яркую эмоцию, которая сливается с его светлою душою и ночным
воздухом.
Группа счастлива, и чувства, владеющие ею, не утоляют ее. Радость
познания стольких вещей должна бы становиться тягостной, душной; но с каждой
минутой она подымается выше, освежается вечерним ветерком и истаивает.
Группа знает, что поезда отправляются в путь; их свистки стараются
взлететь как можно выше, затем яростно сотрясаются, чтобы прыгнуть еще выше;
поезда тянутся над улицами, над крышами, через волнующиеся и гибкие
продолжения города, и причиняют боль, как удар кулаком по волосам. Вращение
их колес сотрясает землю, и от земли лихорадка передается стенам; стены
движутся так же быстро, как и поезда, но, чуть качнувшись вперед, они тотчас
отпрядывают назад; они остервенело качаются на одном и том же месте
пространства; сотни раз в секунду они галопом проделывают все один и тот же
ничтожно маленький путь; и создается впечатление, будто они неподвижны.
Город не утолен поездами, которые он источает. Сначала медленно и без
какого-либо другого шума, кроме рокочущего усилия катящихся по рельсам
колес, он развертывает их движения за пределы вокзалов. Потом возбуждение
его растет в них, он учащает их биения. Поезда сбрасывают мосты, как ярмо,
движением плеч; они пересекают укрепления и стремительно проносятся мимо
семафоров, отпуская им пощечины. Но город хочет большего. Поезда все же
медлительны, они недостаточно быстро совершают движение, которое облегчило
бы город, разрядило бы энергию мучительно напряженного, растянутого светом
центра, распертые стенки которого пересыщены силами, и в котором мрак,
падая, рождает дуновение, способное взволновать море. Город задыхается в
узких проходах; ему нужно вырваться из локомотива; он отводит душу свистком;
вопль поездов присоединяется к их быстрому движению; это крылья, которые
вдруг отрастают у них, сила, которая производит у них взрыв.
Огромное усилие города, пытающегося вздохнуть, волнует группу наверху
парка. Груди приподнимаются, забирают воздух, чтобы он вычистил, вырвал,
навсегда унес всю грязь, накопляющуюся к концу дня в уголках живого
существа. Но после самых глубоких вздохов остается нечто, какая-то тяжелая