"Владимир Романовский. Русский боевик" - читать интересную книгу автора

по заднику на пол и захохотал раскатисто басом. Алексей Литовцев бросил
палочку на пюпитр.
Аделина ждала. Она прекрасно понимала, что настал ее звездный час. Она
была готова. Спешить некуда - она просто постоит у кулисы, пока ее не
заметят.
Ее заметили.
- Полоцкая! - Литовцев уперся потными от артистической нервозности
руками в пюпитр. - А займи-ко, душа моя, вон то место, вон, видишь? И
начнем-ка мы прямо с дуэта.
- Это как же! - возразил Бертольд Абрамович, вытирая плешь бумажной
салфеткой и щурясь близоруко. - Это не согласовано пока что!
Все молча уставились на него. От этого всеобщего внимания Бертольд
Абрамович слегка опешил, но собрался с мыслями и заверил:
- Согласуем, ничего. Вот и хорошо. И уж кстати... Аделина... прошу вас
впредь не опаздывать на репетицию.
- Вишня и Доброхотов, - обратился Литовцев к кларнетисту и гобоисту. -
Сейчас же перестаньте резаться в шахматы. Для этого есть специальные клубы и
парки, коими славится наш город. Михаил Игоревич, отложите экономический
журнал и возьмите в руки ваш, не побоюсь этого слова, непревзойденный
тромбон, иначе, когда вернется Валериан, он вас уволит, и вы будете
подрабатывать в джаз-клубе. Официантом.
Аделина встала напротив Абдула. Абдул, косясь на Литовцева, затянул
тревожно. Аделина, вступив в нужном месте, поддержала, и дуэт они отпели
замечательно. Абдул, правда, вскидывал зачем-то руки и шаркал в сторону
правой ногой, как хоккейный вратарь. Затем отыграли с несколькими
остановками первый акт вплоть до сцены благословения Радамеса в храме. На
этом решили остановиться.
"Я и Верди" - так называла Аделина свою работу с партией гордой
Амнерис. Ни Бизе, ни Чайковский не сочетались так гармонично с ее голосом и
душой. В моменты, когда и оркестр, и партнеры играли и пели достойно,
Аделина чувствовала, как каждая нота в ее партии сливается с каждой частицей
вселенной - интервалы становились масляными, низкие ноты резонировали в
каждой частице тела. "Я - лучшая!" - хотелось ей крикнуть. "Никто, кроме
меня и Верди, так не может!" Крикнуть хотелось, потому что, судя по
реакциям, никто этого не понимал, и в перерыве, сразу после ее исполнения,
партнеры вполне могли заговорить - о ценах, о поездках, и даже о атональной
опере Берга "Лулу" - заговорить с привычной скукой в голосе, с привычным
пренебрежением к тому, что только что произошло и то, что они, профессионалы
со стажем, должны были, казалось бы, оценить. Эта особенность многих людей
не воспринимать того, что казалось Аделине очевидным, помнилась ей с
детства - с того момента, когда она вдруг услышала (на очень дорогой
немецкой стереосистеме, купленной отцом для матери) Хабанеру в исполнении
какой-то малоизвестной певицы. Пораженная, она обратилась тогда к матери,
лет семь уже не бравшей в руки скрипку - "Это очень красиво, мама, да?"
Мать, занятая разговором с подругой по телефону, и до замужества игравшая
"Кармен" в оркестре множество раз, сказала - "Да, ничего, хоть и
тривиально". Что такое тривиально, Аделина тогда еще не знала, но слово
запомнила. Отец, как она позже выяснила, в музыке не разбирался. Друзья и
подруги отрочества слушали в основном популярные группы - иностранные и
русские - равнодушно произнося слова вроде "класс!" и "катит!".