"Василий Васильевич Розанов. Русский Нил " - читать интересную книгу автора

Правда, после Нижнего они становятся гористыми, но это наши русские "горы",
напоминающие только поговорку: на безрыбье и рак рыба. Действительно, Россия
до того равнинная страна, что, всю жизнь живя в ней и даже совершая большие
поездки, можно так-таки и не увидать ни единой горы по самый гроб свой. Для
такого переутомленного равнинностью соотечественника правый "гористый" берег
Волги, правда, кое-что представляет. Но для каждого, кто доезжал до Урала,
бывал на Кавказе, в Финляндии и тем более кто видал Тироль и Альпы,
"гористый" берег Волги является приблизительно "ничем". А так как "отдых на
Волге" предполагает некоторые средства у отдыхающего, то большинство их
видали настоящие горы запада и юга и, садясь на пароход в Нижнем, имеют
какое угодно удовольствие, но только не от "гористого" берега Волги.
Напротив, если бы они сели на пароход в Рыбинске, как это сделал я, они
испытали бы чрезвычайно много нового, свежего и поучительного, хотя бы и
были заправскими туристами.
Важен не берег, а то, что на берегу. Как и везде в природе, интереснее
всего человек. Верхняя половина Волги, до Нижнего, несравненно изящнее,
красивее и одухотвореннее нижней тою огромною деятельностью, которая развита
на ней именно начиная с Рыбинска. Едва по длиннейшим сходням вы спускаетесь
на один из громадных рядом стоящих пароходов, вы точно окунываетесь в
"волжский труд", как что-то своеобразное, в себе замкнутое, как в особый
новый мир, который сразу отшибает у вас память Петербурга, Москвы и даже
вообще всего "не волжского". Удивительное ощущение, почти главное условие
действительного отдыха, доставляемого Волгою! Пока вы сидите в вагоне, все
равно Николаевской или Рыбинско-Бологовской дороги, вы точно тащите за собою
Петербург. Его впечатления, его психология, его треволнения - все с вами и
около вас, в разговорах, которые вы слышите, в ваших собственных думах. Даже
когда живешь на даче очень далеко от Петербурга, уже по тому одному, что она
связана непрерывною линией рельсов с Петербургом - этим железом и этим
стуком, этою почтою и этими газетами, - вы никак не можете изолироваться от
Петербурга и продолжаете, в сущности, жить в нем, но только как бы на очень
отдаленной улице, и мало посещаете центры его. Между тем для петербуржца
суть отдыха, разумеется, заключается в перерыве петербургских ощущений, в
разрыве с Петербургом. В этом отношении не только лучшим, но и единственным
способом "обновления духа" является плавание, и непременно не по Финскому
заливу, который, естественно, является дополнением Петербурга,
"предисловием" или "послесловием" к книге его духа и его истории.
Мерные удары колес по воде не утомляют вас, потому что это ново. Эти
удары - мягкие, влажные. Ими почти наслаждаешься, как простым проявлением
движения и жизни после того вечного стука и лязга железа о железо или о
камень, от которого никуда нельзя скрыться в Петербурге и в Москве и который
истощает и надрывает всяческое терпение. У петербуржца в москвича половина
душевной силы уходит на борьбу с этими пассивными впечатлениями, вам не
нужными, которых вы не ищете, но которые лезут вам в душу, независимо от
вашей воли, и каждое из них потому только, что оно влезло в ваше ухо или в
ваш глаз - непременно "чиркнет" по вашей несчастной душе, как фосфорная
спичка по зажигающей поверхности, и кое-что снимет с нее или покроет
каким-то своим, повторяю, для вас ненужным и неинтересным, налетом. Как бы
эти впечатления ни были малы, но, уже в силу чрезвычайного их множества, они
ложатся чрезвычайным балластом на душу. И я уверен, что так называемая
неврастения, или душевное переутомление, столичного жителя происходит не