"Василий Васильевич Розанов. Русский Нил " - читать интересную книгу автора

столько от работы его, сколько вот от этих пассивных и ненужных впечатлений,
зрительных и особенно слуховых, которые ни с какою работою не связаны, а
раздражают даже больше работы именно оттого, что они невольны, неизбежны,
что в отношении их чувствуешь себя каким-то зависимым рабом. Со временем,
когда-нибудь, медики окончательно об этом догадаются и изобретут
какой-нибудь изолятор для ушей, при котором они открывались бы только тогда,
когда я хочу слушать. Все люди, желающие не только слушать, но еще и
немножко размышлять и вообще жить "про себя" и "с собою", сторицею
поблагодарят медиков за это изобретение. Говорят: "труд" в "труд". Но разве
Бернулли и Лейбницы работали меньше теперешних докторов, адвокатов,
журналистов? Но они решительно были свежее, бодрее их: и просто оттого, что
"в доброе старое время" улицы еще не мостились, конки не звенели, фабричные
трубы не дымили и не свистели.
Пассивные впечатления... ими займется когда-нибудь медицина!

* * *

Уже на другой и третий день, как я сел на пароход, мне казалось, что я
не только никогда не жил в Петербурге и помню его только какою-то далекою
памятью, но что я никогда не был и писателем. До того новый мир, "волжский
мир", охватывает вас крепко своим кольцом, не дает пробудиться ничему из
прежнего. Писем и не ждешь, тогда как прежде три раза в сутки почтальон
"подавал почту". Газеты, во-первых, только на больших пристанях, а
во-вторых, они до того являются запоздавшими против "сегодняшнего дня", что
как-то не хочется и взглянуть. Да и сверх того натуральный, естественный мир
самой Волги, панорама которой все шире раскидывается с каждым часом и
сутками, решительно кажется вам интереснее всяких возможных политических
новостей. Чувствуется, что здесь живут века: века строили эти городки и
села, и, кажется, век стояла вот эта миниатюрная лавочка, где я покупаю
чайную посуду. Сидит в ней и продает чашки какая-то "тетенька", а до нее
торговала ее "маменька", а до них обеих - их "дедушка". И всегда то это
"было", не началось и не росло, а только было и дышали. И все на Волге, и
сама Волга точно не движется; не суетится, а только "дышит" ровным, хорошим,
вековым дыханием. Вот это-то вековое ее дыхание, ровное, сильное, не
нервное, и успокаивает.

* * *

Людей на пароходе, сравнительно с городскою улицею, конечно, слишком
мало. И это тоже очень хорошо, и даже слишком хорошо. Все молча становятся
"знакомыми", запримечая друг друга некоторым ласковым примечанием. Не
образуется опять-таки той "толпы без лица", вечно новой и куда-то уходящей,
которая в Петербурге и Москве проходит перед вашими глазами, как бесконечная
лента шляпок и "котелков". "Фу, пропасть! Устал!" - этого вы не говорите на
пароходе, видя, как вчера и сегодня усаживается за свой "чаек" та же чета,
или семья, или одиночки. Манеры каждого помнятся, и образуется, повторяю,
молчаливое ласковое знакомство всех со всеми, не утомляющее, не раздражающее
и развлекающее.
Несколько практических советов для туристов: пароходы всех решительно
компаний, вероятно, нуждою соперничества, сведены к совершенно одинаковой