"Василий Васильевич Розанов. Русский Нил " - читать интересную книгу автора

И после этого не осмотреть крючков! Как и не назначить дежурств около
кают многочисленной прислуги парохода, не занятой ночью. Ничего! Где же
метафизика этого? Одна молодость нации? По крайней мере не одна она: еще
пассивность народная, эта ужасная русская пассивность, по которой мы
оживляемся только тогда, если приходится хоронить кого-нибудь. Тогда мы
надеваем ризы, поем, кадим. Великолепно! Красота, поэзия, движение - точно
все обрадовались. Но вот похоронили мертвого, остались люди жить.
И всем так скучно, так сонно!
Удивительная нация, которой "интересно" только умирать!

* * *

Громадные новые мануфактуры и старинные церковные городки чередуются по
верхнему течению Волги. Я назвал эти древние исторические города
"церковными", потому что в самом деле "храм Божий" был единственным не
частным, не личным достоянием в городе, единственным местом, где собирался
народ и где он единился в общих молитвах, обрядах, в уповании и таинствах,
и, следовательно, единственным выражением его культурной и политической
физиономии. А затем, до нашего времени, "храм Божий" сохранился и
единственным историческим памятником города. Кроме его, что же еще, положим,
в Нерехте, в Плесе, в Юрьевце, в Макарьеве? За чертою храмов, вне круга
богослужений, уже начинается совершенно частная, пофамильная жизнь;
начинаются те "семейные хроники", один образец которых оставил нам С. Т.
Аксаков. Жизнь эта, бесполезно медлительная, почти стоячая, везде сходная, в
каждом доме, во всяком дворе, есть уже достояние литературы, поэзии, бытовой
живописи. Здесь каждый мазок, положим, живописца изображает и момент и
вечность, ибо относится равно и к концу и к началу XIX века, да даже,
пожалуй, и к XIX и к XVII веку. Я сказал, что это "стоячая жизнь", и мне
грустно, что тут есть упрек, которого в душе у меня нет: "стоячее"- я говорю
не в ином смысле, как назвал бы "стоячим", не изменяющимся, и наше лицо. И
оно изменяется так медленно, как будто вовсе не изменяется. Но в этой своей
недвижности оно, конечно, живет. Так и быт в XIX веке уже чуть-чуть не то,
что в XVII, но именно чуть-чуть. Так же доят коров, выгоняют их в поле,
делают из молока творог и сметану, любят, женятся, рождают, умирают;
рассказывают о колдунах и разбойниках; мечтают о царе, царице и царевиче. И
надо всем этим единственною историческою фигурою стоит "поп", который
крестит, венчает и хоронит по обрядам Византии. "По обрядам Византии", а не
по обычаям Нерехты; и как сказали это слово, так и началась история,
открылась связь народов, судьба и водоворот культур. "Византия"- это павшее
язычество, начавшееся христианство. Здесь приходи Иловайский[9] и пиши свой
труд взамен поэтических страниц Аксакова, Тургенева и Некрасова.
Вот почему я и говорю об этих городках: "церковные". Исторического в
них только и есть церковь, храмы. И как, же хороши они, например, в
Романове-Борисоглебске, двойном городке, раскинутом на обоих берегах еще
неширокой здесь Волги! Самые имена в одного и другого города, в Романова и
Борисоглебска, говорят о самом начале нашей история, о князе Романе (неужели
Галицком?)[10] и святых убитых братьях Борисе и Глебе. Если связать все это
с недалеким Ярославлем, получившим свое имя от Ярослава Мудрого, мстившего
Святополку Окаянному за умерщвление Бориса и Глеба, то вот и все зачало
русской истории. Грустная история. И как-то сумела же она сохранить не