"Василий Васильевич Розанов. О священстве, о древних и новых жертвах" - читать интересную книгу автора

"благодати" как какого-то внезаконного поверхзаконного веяния. "Благодатью
спасаемся", - дан был им лозунг, плачущим, что Синай скрывается под водою,
тонет в волнах небытия; и обрезание, и субботы, о коих Бог сказал: "дано вам
это в закон вечный". Из таких выражений, как, например, во 2-м послании
Иоанна: "да будет с нами благодать, милость и мир", или: "благодать вам и
мир от Бога-Отца" (1 Коринф. 1, 3), и множества подобных видно, что
благодать представ ляет высшую степень человеческо-божеской духовности,
какого-то вея ния, реяния с небес на землю, или восторгов человеческого
сердца, без всякой принадлежности кому-нибудь, без всякой специализации, без
вся кой классификации. Теперь что же совершилось далее? "Благодать серд ца",
неуловимая и нематериализируемая, как и "мир сердца" в приведен ных выше
выражениях, стала какой-то уловляемой, помещаемой, пере мещаемой, делимой и
классифицируемой духовной эссенцией, несомненно
пространственно-ограниченного значения. И кажется, это возникло в момент
сложения новозаветного закона, когда спасительный лозунг "благодать" просто
перестал быть нужен и даже стал опасен, как характерное внезаконное и
поверхзаконное "веяние в сердце". Стала благодать "браться" и "даваться" и
поделилась иерархически; и в то же время полог благодати, некоей природной
святости, врожденного богообщения, был сдернут с мира. Мир стал гол; светск,
нищ; безблагодатен; зато священство и вообще иерархия стало утроенно
благодатно, и при том так материально благодатно, что глагол Предтечи:
"Покайтесь, ибо приблизилось царство Божие",- замолк для него, замолк от
Пиренеев до Вятки.
Лично духовенство, я думаю, прекрасно. Но именно в золотящихся одеждах
его, иконообразное - оно ужасно потому, что непоправимо, неисправимо,
нераскаянно. Я не преувеличиваю чувства и идеи греха: но без нее слабому
человеку трудно бы прожить. Согрешил - и стараешься добрым маленьким дельцем
поправить занозу в сердце. Я видал студен тов кающихся, гимназистов,
чиновников кающихся друг перед другом. Все мы знаем, как черною полосою
проходит четвертая и седьмая неделя великого поста для мирян: они каются, и
это видно, заметно в обществе, это маленький духовный траур в стране.
Совесть, очевидно, растревоже на. Но видал ли кто и заметно ли вообще
покаяние духовенства? Нельзя не обратить внимания, что это таинство как бы
ослаблено для них, стало нечувствительно, разрежено. Теперь сейчас вы
поймете, как это важно: светская литература полна самобичевания; но возьмите
духовные жур налы: это сплошное счастье и самоуверенность, самодовольство.
Таким образом, духовенство почти потеряло в укорах совести жгучий момент к
подвигу, о недостатке коего здесь в собраниях говорилось: оно не побежало к
голодающим, оно не представительствовало пред Грозным (кроме единственного
случая - Митр. Филиппа), не волновалось от Аракчеева; не торопилось учить
детей в школах. Греки называли богов "блаженными" "ОїО№ ОjО-ОєО+-ПГОuОs":
вот такие "счастливые боги" суть и "зем ные ангелы, небесные человеки",
"священники", т. е. "святые" и, словом, чин - духовенства в эпитрахили. В
рясе - он друг, человек, ученый, в душе иногда поэт, часто - гражданин. Но
он надел ризу: а теперь вы к нему не достучитесь, теперь умерло его сердце и
умер его ум.
Как только благодать материализировалась и распределилась между
духовенством, мир стал рабом его, от царя до нищего. От. Матвей Ржевский
говорит Гоголю: "Не подходишь под мое благословение, бегаешь благодати".
Благодать ему представляется электричеством, струящимся с его рук, как с