"Игорь Росоховатский. Тайна профессора Кондайга (Авт.сб. "Понять другого")" - читать интересную книгу автора

потом, не обязательно, чтобы у моего сына проявилось это... Он может не
унаследовать болезни. И даже унаследовав предрасположение, он может не
заболеть. Если он будет расти и жить спокойно, без психических травм... А
кто из нас живет спокойно, без травм в этом мире, где над тобой и твоими
родными постоянно висит угроза истребления? - зло оборвал он себя и
ясно-ясно увидел лицо сына с ямочками на щеках. Правая половина лица была
немного больше левой. - "Асимметричное, диспластичное", - вспомнил он
слова из учебника психиатрии и оцепенел от ужаса.
Что делать? Как спасти сына? Убить его, пока он еще крохотный и ничего
не понимает?! Кажется, это единственный выход. Так поступали в Спарте с
болезненными детьми, с калеками.
Он гнал от себя страшную мысль, но она не хотела уходить. Он боялся
смотреть на регистратор, боялся, что сейчас набросится на него, разобьет
вдребезги проклятый аппарат, записывающий информацию Вселенной и
бессильный изменить ее. Если бы знать раньше, над чем следует работать,
как жить! Если бы знать!
Хьюлетт Кондайг медленно вышел из своего кабинета, сухо попрощался с
лаборантами, закрыл за собой дверь.
Он влез в автобус, купил билет у насвистывающего мальчишки-контролера и
поднялся на второй этаж, где можно было курить. Попыхивая трубкой, Хьюлетт
рассматривал попутчиков. Почти все они уткнули носы в газеты. Хьюлетт тоже
заглянул в газету, которую держал в руках сосед. В глаза бросились крупные
заголовки: "Новая угроза на Ближнем Востоке", "Новые бомбоубежища фирмы
Уоррен".
"И это еще ко всему, - злорадно подумал он. - Может быть, если бы я жил
в спокойном, разумном мире, дремлющая искра не вспыхнула бы. Но разве на
этой сумасшедшей планете можно оставаться нормальным?"
Еще издали, за два квартала, он увидел над Пикадилли огромную
светящуюся рекламу - голову младенца с мерцающими глазами. Она словно
рассматривала толпу, оценивала - чего можно ожидать от этих людей, что они
готовят для нее.
Хьюлетт вышел из автобуса на площади. На минуту задержался у бронзовой
статуи Эроса. Бог любви наложил стрелу на тетиву и готовился пустить ее в
чье-то ожидающее сердце. Что такое любовь для Хьюлетта, если его сын не
должен был появиться на свет?..
"А впрочем, - подумал он, - разве другие, имея детей, знают, для чего
они рождаются? Разве мы все не отравляем их своими привычками и нормами,
не заботясь о том, что в новом времени, в котором будут жить дети, эти
нормы и привычки послужат обузой. Мы стараемся вырастить их по своему
образу и подобию, как будто мы - лучший вариант, платино-иридиевый
уникальный образец, по которому должны создаваться все копии..."
Хьюлетт пересек площадь и свернул на длинную извилистую улицу.
Постепенно реклам и витрин становилось все меньше. Начинался район Сохо -
убежище художников, поэтов, кварталы меблированных квартир. Здесь в
сквериках прогуливались бабушки и мамы, держа на поводках малышей.
Плакучие ивы мыли свои косы в фонтанах, в парке на ярких бархатных газонах
лежали молодые люди.
Хьюлетт всячески оттягивал приход домой. Он боялся навязчивого решения,
зревшего в нем, как единственное спасение для сына. Нужно было задавить
это решение, пока оно не вспыхнуло и не сожгло его волю. Выиграть время!