"Игорь Росоховатский. Учитель (Сборник "Операция на совести")" - читать интересную книгу автора

исправить его тупость? Его дикую злобу и к взрослым и к детям? Я пробовал
вовлечь его в свой кружок рисования и лепки, но даже безмолвные
изображения людей вызывали у него припадки ярости, и он в мое отсутствие
нарочно портил холсты, разбивал гипсовые фигурки. Только животные не
пробуждали у него злости. Заметив это, я поручил ему ухаживать за
кроликами, но одного из них он сразу же изжарил на костре. На мои
нравоучения ответил, уставясь в землю и облизываясь: "Вкусно".
И даже после этого я все еще на что-то надеялся: так велика была моя
самоуверенность. Я не хотел сдаваться, признаться себе, что тут нужны
нечеловеческие нервы и терпение. Хотя бы для того, чтобы к длинному списку
его жертв не присоединился еще и сведенный с ума воспитатель.
- Пошли! - крикнул я, волоча его за руку.
Я втащил Иосифа в кабинет директора. Выражение моего лица было
достаточно красноречивым, и директор опустил голову.
- В специнт! - рявкнул я. - Умываю руки!
- Да, да, хорошо, дорогой, только успокойтесь, - директор подвинул мне
стакан воды, и я его выпил залпом.
Воспитанник, смотревший на нас с откровенным любопытством, несколько
приуныл. И его лицо, которое оживляла лишь злость, стало тупым и жалким.
В эту ночь мне было не до сна. Унижение, досада, сомнения не давали
покоя. Подушка становилась горячей, и я переворачивал ее. В конце концов я
начал видеть в темноте и обнаружил, что авторучка, которую безуспешно
искал в течение трех дней, завалилась под кресло и блестела там, как
таинственное око.
Я понял, что никакие усилия не помогут мне уснуть и, набросив халат,
резко щелкнув выключателем, пошел в свою мастерскую. Гипсовые слепки
подозрительно уставились на меня пустыми глазницами, разноцветные лица
смотрели с холстов. Здесь были сотни набросков, сотни лиц и выражений,
схваченные на бумаге, на холсте, вылепленные в глине, пластмассе,
вырезанные в камне. Так я пробовал создать тот единственный облик учителя,
на который детям достаточно было бы взглянуть, чтобы поверить ему.
Но у меня он получался или уродливым или слишком красивым, что, по
сути, не так уж далеко одно от другого. Иногда мне казалось, что
наконец-то кусочек чуда свершился: этот нос на рисунке - его нос, этот лоб
- его лоб. Но как только я соединял их в портрете, мои надежды рушились. Я
говорил себе: не будь ослом, ты поставил перед собой задачу, посильную
лишь для большого мастера... Не помогало. Тогда я начинал хитрить:
бедняга, как ты не понимаешь, задача вообще невыполнима, такого облика не
может быть. Но так как я хитрил с самим собой, то тут же отвечал: он ведь
возникает в моем воображении. Почему же я не смогу перенести его в
материал?
Я смотрел последний набросок, еще вчера казавшийся почти удачным: часть
лица, губы и подбородок... Но сегодня я не мог не спросить себя: а Иосиф
поверил бы этим губам?..
Рассвет пришел как избавление. Одеваясь, я твердо сказал себе, что
вчера поступил правильно, что в конце концов не мог поступить иначе, что
ни один человек не вынесет Иосифа. Но идя по узкой дорожке через сад к
зданию канцелярии, я все-таки жалел гнусного мальчишку. Я знал, что в
специнте Иосифу будет неплохо. Просто он ни над кем не сможет издеваться.
Там не бывает непослушных детей, вернее они становятся послушными. Иосиф