"Эразм Роттердамский. О приуготовлении к смерти " - читать интересную книгу автора

тела, так и Бог есть жизнь души. Эта смерть производит природную смерть, что
неизбежно связано, как благоразумно и благочестиво полагали старые теологи.
Из обеих этих смертей рождается смерть: в геене, если соединяются между
собой смерть духовная и смерть природная. Ведь после смерти тела нет места
раскаянию. Остается смерть, преобразующая нас из образа ветхого Адама в
образ нового Адама, который есть Господь наш Христос. Эта смерть есть
отделение плоти от духа. И не будет удовлетворительной эта борьба, и нет
никакой надежды на победу, если Дух Христа не поможет немощи плоти нашей. Но
благодать Его убивает в нас ветхого человека, чтобы были мы водимы уже не
духом нашим, но Духом Божьим, и не для себя жили, но жил бы Христос в нас. И
я не знаю, чтобы смерть, более счастливее чем эта, выпадала кому-либо на
долю в этой жизни. Но милосердие Господа считает достойным восполнять собою
то, чего у нас не хватает по слабости. К такой смерти должно стремиться и
всю жизнь со всем усердием о ней должно размышлять. Подобно тому, как писал
Павел коринфянам: "Всегда носим в теле мертвенность Иисуса Христа, чтобы и
жизнь Иисуса открылась в теле нашем". И он призывает: "Умертвите земные ваши
члены". Не приказывает вырвать глаза или отрезать руки, или проклясть
единородные члены. Но какие члены? Он добавляет: разврат, грязь, похоть,
греховное вожделение и алчность. Толпа человеческая оплакивает умерших, но
святой Павел благославляет смерть: "Ибо вы умерли, и жизнь ваша сокрыта со
Христом в Боге". Эта смерть - мать жизни духовной, подобно тому, как грех -
отец смерти духовной, и даже смерти в геене. Но наоборот в эту смерть
поколениями несут себя большинство смертных.

Как мы ужасаемся при воспоминании о смерти телесной! У древних для
этого был ненавистный кипарис, который имели обыкновение наряжать в траур, и
сельдерей, которым опоясывали могилы. И сегодня есть такие, кто употребляет
дым редких благовоний для заклятий, чтобы, как я полагаю, по I этой же
причине окуривать захоронение. Но смерть ' духовная ужаснее шестисот смертей
телесных, и к ней, вдобавок, стремимся с ликованием, торжествуя, когда
творим зло, и радуясь из-за вещей худших. Когда опасность, что душа покинет
это несчастное тело, проходит, мы чувствуем себя счастливее вышедшего из
темницы на свободу узника. Насколько более справедливо это чувствовать
всякий раз, когда мы подвергались опасности, что Бог откажет душе нашей в
жизни вечной. Дом, в котором есть покойник, мы зовём скорбящим и проходим
мимо поскорее, потупив взгляд. Напротив, разумный человек рассудит намного
вернее, что лучше идти в дом скорби, нежели в дом застолья. В скорби
опечаливаемся природой. Но эта печаль производит в нас непреходящее
здоровье, потому что она от Бога, ибо пока призывает Он нас снова и снова к
раскаянию, значит не отдаёт нас греху навечно. Счастливо разнятся те
скорбящие, кто оплакивает телесную смерть другого, от тех, кто принимается
скорбеть о себе самом, погибнущем смертью более тяжкою. Что же
предпочтительнее: проглотить горькую пилюлю, чтобы кратковременным мучением
получить постоянное здоровье, или выпить на пиру сладкий яд, чтобы краткое
наслаждение привело к гибели?

Но какое множество вещей не имеет никакого смысла, так что пьяные поют
в публичном доме, рукоплещут себе те, кто приумножил свои богатства,
торжествуют те, кто преступными средствами пролез к славе. Не толпа ли
людская призывает жить, утопая в роскоши и наслаждениях? Но те, кто так