"Западня (сборник)" - читать интересную книгу автора (Петухов Юрий)

Западня

Следователь был мягок и вкрадчив. Он заходил то с одной стороны, то с другой. И терпения ему было не занимать — видно, сама профессия да многолетний опыт выработали в нем привычку относиться к допрашиваемым так, как относится многомудрый и убеленный сединами учитель-наставник к капризным и бестолковым ученикам.

— И все же я очень прошу вас, вспомните, как выглядел этот человек? спросил он, широко улыбаясь. будто заранее желая погасить обаятельной улыбкой возможное раздражение.

Савинская ударила кулаком по столу.

— Черт бы вас побрал! — произнесла она глухим ус талым голосом. Произнесла медленно, разборчиво, делая ударение на каждом слове. — Ну сколько раз вам можно повторять одно и то же?! Это был не человек! Понимаете, не че-ло-век!

Улыбка следователя стала еще обаятельней и шире. Он откинулся на спинку стула, и тот заскрипел под тяжестью плотного упитанного тела. Маленький носик следователя сморщился так, словно его обладатель вот-вот чихнет, и совсем потерялся меж полных румяных щек, серенькие крохотные глазки заискрились, доверчиво, по-детски. Савинской показалось, что этот жирный боров сейчас громко, в голос, расхохочется.

Но следователь не чихнул и не захохотал. Он лишь понимающе развел руками и сказал тихо:

— Разумеется, ночь, темнота… спросонья всякое могло показаться.

После той жуткой, кошмарной ночи что-то изменилось в характере Савинской. Из спокойной и равнодушно относящейся к подавляющему большинству житейских передряг женщины она превратилась в нервное, озлобленное и недоверчивое существо, она высохла, почернела лицом и как-то сразу состарилась. Если бы старик Савинский увидал сейчас свою толстуху Машу, он ни за что бы не признал ее, а если бы и признал, то сбежал бы из дому в тот же час. Но старика Савинского, судя по всему, не было в живых. Правда, и трупа его не удалось найти. Но это ничего не меняло.

— Вы меня порядком утомили, Грумс! И вам наверняка влетит от начальства! Я вам это гарантирую! Ну что вы ломаете мою мебель, а?! — Савинская привстала, оперлась, руками о столешницу. — Какого дьявола вы привязались к вдове убитого? Я вас спрашиваю, милейший комиссар Грумс! Вместо того, чтобы бежать с высунутым языком по следу убийцы, вы сидите здесь, развалясь, и издеваетесь над беззащитной женщиной!

Следователь не обиделся. Он лишь прикрыл свои маленькие глазки, закивал понимающе. Стул под ним перестал скрипеть.

— Все в интересах дела, мадам Савинская, все для вашей же вещей пользы, служба-с! — Грумс помедлил и смущенно добавил: — Не угостите ли чайком, мадам?

— А может, вас еще и накормить и стаканчик поднести, а? И спать с собой уложить?! А убийца будет разгуливать на свободе?!

— Ну, зачем же так? Поймаем, будьте уверены, поймаем.

Савинская вытащила из ящика бутылку прохладительного, достала откуда-то снизу запыленный стакан, поставила и то и другое перед следователем.

— Пейте и выматывайтесь отсюда! — сказала она. — Мне все равно добавить больше нечего.

Грумс вытащил из бокового кармана мятый клетчатый платок, протер краешек стакана и плеснул в него теплой шипучки.

— Надо же, какая дрянь, — пробурчал он, выпив чуть больше половины стакана. — Я такой гадости со времен войны не пивал. Прямо-таки болотная водица.

И все же он проглотил остатки. Выпучил заслезившиеся глазки на Савинскую и умоляюще поднес сложенные пухленькие ручки к подбородку.

— Еще раз, — произнес он сиропным голосом, — еще разочек! И с самого начала, мадам.

Первым желанием Савинской было схватить бутылку за горлышко и ударить ею по башке этого наглого типа. Ее выводили из себя уравновешенность и спокойствие следователя, мало того, приводили в бешенство. Нахал! Да как он смеет! Да откуда он вообще взялся на се голову! И что это за несчастье такое на седьмом десятке, когда бы доживать в тишине и покое оставшиеся годы и не тужить ни о чем! Нет, она этого так не оставит! Она найдет управу на всех этих негодяев!

И все же она сдержала себя.

— Ладно! Но я потом вас выставлю!

— Вот и прекрасненько, мадам! — обрадовался Грумс.

Они сидели на веранде деревянного двухэтажного дома, стоявшего на довольно-таки большой поляне прямо посреди дремучего, малопроходимого леса, на той самой поляне, где все и произошло.

— Я слышала его шаги, — начала Савинская, — он все чего-то колобродил внизу, все включал приемник, слушал, курил — до меня долетал дым этих вонючих сигарет. Вы помните, о чем тогда трепались по радио наши местные болтуны?

— Нет, — соврал Грумс с самым простодушным видом.

— Ну, тогда я права, — заключила Савинская, — гнать вас надо! В шею гнать! Это что же получается — все про все знают, вся местная публика только об этом и говорит, только и чешет без передышки свои языки на эту тему, а наши блюстители ни черта и не слыхали, не в курсе? А за что мы налоги платим. Грумс? Я вас спрашиваю!

Грумс вздохнул тяжко. Развел руками. Виновато покачал головой. Но про себя он порадовался — развязался-таки язык у этой старой патлатой ведьмы. А то он думал, она и вовсе одичала в глуши, забыла, как следует обходиться с представителями властей. Но ничего, теперь все пойдет как по маслу. Теперь эту мегеру не остановишь, и она выложит все до капельки, раскроется! Грумс был уверен, что из старухи можно выжать ценную и столь необходимую ему информацию. Он даже поежился в предчувствии чего-то такого…

— Ладно, я вам скажу! Считайте, что я заработала для вас недельное жалованье, комиссар. Тогда по радио болтали о каких-то типах, что шатаются по округе, и о том, что каждый, видите ли, добропорядочный гражданин должен их опознать, связать и доставить куда следует, или уж донести на них. И за это. Грумс, давали хорошие деньги! О-о, мне бы эти денежки, комиссар! Уж я бы нашла, что с ними делать! Но, ладно, чего это я?! Короче, искали каких-то бандитов, а кое-кто намекал, что и не бандитов вовсе! Какие у нас бандиты, так, наркоты вонючие, да и те по своим углам сшиваются, боятся на люди вылазить. Но намекали, комиссар! Дескать, и шпионы это, и террористы, а совсем свихнувшиеся говорили будто пришельцы! Вы не смотрите на меня так! Я вам прямо скажу, если бы не видала собственными глазами, я б такую ахинею и повторять не стала. Только мне кажется, что это и не пришельцы, Грумс. Это был дьявол, вот что я скажу. Грумс сочувственно улыбнулся, кивнул.

— Да вы не смейтесь! А то замолкну вот сейчас, и ни словечка вы из меня не выдавите!

Грумс сделал постное лицо. Но теперь он был уверен — не замолкнет, старая погремушка, не остановится. Он налил себе еще немного из бутылки, выцедил. Было жарко и душно. Грумс обливался потом, его мучила жажда.

— Или нет, не дьявол… это был, — Савинская запнулась.

— Это был высокий человек в маске, мадам. Савинская снова ударила кулаком по столу. Лицо ее скривилось.

— Ну нет! Раз уж вы собрались слушать, так не перебивайте! — почти прокричала она. Но тут же успокоилась, продолжила: — Так вот, он все ходил внизу, скрипел, пыхтел, охал…

— Кто, мадам, дьявол или человек в маске? Савинская задумалась, выкатила свои базедовые глаза, и без того выпученные, болезненные, непроницаемо черные.

— Вы меня не сбивайте! Внизу ходил старик Савинский, мой муж! Потом он выключил приемник, забрал ружье…

— Значит, вы видели, как он забрал свое ружье? — очень тихо и очень деликатно спросил Грумс.

— Ну конечно же, нет! До чего вы тупой, комиссар! Я лежала наверху и ничего не видала, не могла видеть! Я потом уже обратила внимание, утром, когда рассвело, что его ружья и пистолета не было на месте.

— Так, значит, был еще и пистолет?

— Разумеется, был! Попробуйте-ка пожить в наших краях без оружия. Грумс! Вас тут быстренько обучат уму-разуму! У вас-то у самого, небось, под мышкой кольт висит, а под другой — автомат, так ведь?

— Нет, мадам, — комиссар широко распахнул обе полы своего светлого просторного пиджака — ничего у него там не было, кроме пропотевшей и оттого темной рубашки. — Мне это без необходимости.

— Ага, так я вам и поверила, — теперь Савинская, впервые за время беседы, широко улыбнулась. — Ладно, слушайте. Он забрал все и ушел. Я не знала, куда он ушел, но потом уже сообразила, что он пошел в сторожку. Для чего он туда пошел. Грумс, как вы думаете?

— Наверное, там было попрохладнее? — предположил комиссар.

— Нет! Я тоже так думала сначала. А потом я поняла — не в этом дело! Он пошел туда, наслушавшись этих бредней по радио! Он пошел туда и залег. Понимаете, залег в засаду. Он знал, что эта проклятая тварь придет сюда!

— Не буду спорить, мадам, но зачем нам предполагать что-то? Откуда мы можем знать, зачем пошел Савинский в сторожку. Может, он просто захотел в одиночестве раздавить бутылочку любимого винца? Так ведь?!

— А чтоб у него не отобрали стакана, он вооружился до зубов?! Меня поражает ваша логика, — комиссар! Считайте, что я вам заработала не недельное, а месячное жалованье! Он пошел туда именно с целью залечь в засаду, ясно?!

— Ну, хорошо. Я больше не буду вас перебивать. Давайте все по порядку. Итак, он ушел в сторожку.

Савинская уселась поудобнее, победно взглянула на этого глуповатого борова Грумса. Она и не ожидала, что беседа, поначалу бывшая непереносимой, становилась чем-то даже увлекательной. Ничего, она еще не такая дура! Она еще сумеет пораскинуть мозгами и любого заткнет в этом деле!

— Я лежала в полудреме. Но я все слышала. Можете смеяться надо мной, но мне казалось, что я слышала и мысли моего старика. Да-а, мозги у него шевелились как тяжеленные жернова. Но мыслишка-то была совсем простенькая прихлопнуть этого самого, который скрывался в лесу, или всех их прикокошить, вот что! И отхватить приз! Хотите верьте, хотите нет, но он размышлял именно об этом. Эх, и простофиля же был муженек, царство ему небесное! Упокой, Господи, душу раба твоего!

— По-моему, вы рановато начинаете отпевать мужа. Факт смерти не засвидетельствован.

— А мне и не надо никаких свидетельств. Грумс. Вы видали то место, где стояла эта лачуга?

— Конечно, мадам! Я облазил там каждый вершок и вдоль и поперек. Там ни черта нету. Вы мне скажите прямо, припомните хорошенько — может, вы на этом самом месте недельку-две назад жгли сено или еще чего-нибудь? Только не спешите, не торопитесь, пожалуйста, с ответом.

Савинская налилась багрянцем, глаза ее стали злыми.

— Там стояла лачуга, понятно! Наша маленькая сторожка! Нет, вы все-таки дождетесь, я вас вышвырну вон, Грумс! Не надо шутить над старой и больной женщиной! Что вы себе позволяете?!

Следователь не стал извиняться, оправдываться. Он лишь пониже склонил голову. Пускай выкричится, старая перечница! Пускай, пускай! Может, из нее желчь-то вся и выйдет, станет помягче да несговорчивее, потолковее.

Но Савинская уже успокоилась. Ее даже подзадорили слова Грумса. Теперь она не собиралась ни пяди. Хоть где, хоть на суде перед присяжными, хоть пред самим Господом Богом, она повторит то же самое, не прибавив и не убавив ни одного словечка! И пускай не строят из нее дуру! Она пока что в своем уме! И ум этот получше, чем у некоторых!

— Лачуга испарилась в одно мгновение! Даже мгновения не прошло, а вот так — есть! и нету!. Со всеми железяками, стекляшками — знаете, там были и замки, и цепь какая-то, и сетки, и разная дребедень… Все это исчезло, вспыхнуло и пропало! Даже ружье с пистолетом! Я уж не говорю про моего бедного мужа Савинского! — она вспыхнула и надолго замолчала. Грумс деликатно выдержал паузу.

— Я вам соболезную, — сказал он полушепотом.

— То-то! Поверили! — посмотрела на него теплее Савинская. — А еще говорили, факта нет, не засвидетельствовано!

Следователь и теперь не верил во все эти сказки. Он предпочитал не обострять и без того обостренных отношений, а потому готов был поддакивать, какую бы околесицу ни несла эта выжившая из ума баба. Все равно что-нибудь да проскользнет в ее болтовне, какая-нибудь зацепочка да попадется!

— Я выглянула в окошко за минуту до того, как вдруг включилось освещение, понятно вам?! Вы, наверное, заснули?

— Я очень внимательно слушаю, мадам.

— Так вот, была ночь, вы правы. Но и ночью кое-что видно, так? Грумс кивнул.

— И я не шизофреничка, не истеричка, комиссар, я нормальная женщина, у меня не бывает видений. Даже, как вы изволили выразиться, спросонья!

— Виноват, мадам, — вставил следователь галантно, с наклоном головы. И мысленно послал Савинскую к черту.

— Я видела все! Эта тварь стояла у заборчика, у самого входа в дом. Я сначала рассмотрела черный силуэт, знаете, такой огромный, странный, на двух ногах, с двумя руками, если бы я увидала нечто подобное за двести или триста метров, я бы могла сказать — да, это человеческая фигура… Но вблизи, нет, меня не проведешь! Это был не человек. Грумс!

— Ну, а кто же?

— Это был не че-ло-век, Грумс! У людей, даже у гигантов, не бывает таких голов, не бывает таких жутких рож!

Следователь снова улыбнулся.

— Опишите мне, пожалуйста, эту маску, что была на голове вашего незваного гостя.

Савинская опять приподнялась над столом. Казалось, глаза ее вот-вот вывалятся из глазниц.

— Слушайте, комиссар, мне ничего не стоит разглядеть ту маску, что вы напялили на себя, ясно?! Но на этой твари не было никаких масок! Я это видела даже в темнотище! А когда вдруг вспыхнуло освещение, когда наши прожектора ее ослепили, я чуть не грохнулась в обморок. Вы видели когда-нибудь чешуйчатого ящера на картинках?

Следователь помялся.

— Я давненько не брал учебников в руки, мадам, мне так трудно сразу ответить.

— Вот и надо вас гнать со службы, ничего-то вы не знаете! Напрягите свое жалкое воображение и представьте: круглая морда — два глаза, дырки вместо носа, пасть, а сверху — пластины, как чешуя, только толще и больше! А глаза?! Чтоб мне до гробовой доски таких не увидать! Разве у масок бывают глаза. Грумс? Живые глаза?! Нет, вы ошибаетесь, комиссар. Эти глаза мне теперь каждую ночь снятся, в них пропасть, Грумс, в них сам ад!

Следователь поморщился. Даже его железного терпения не хватало. Он начинал уставать. А от жары и жажды было просто некуда деваться. И как эта мерзкая карга живет тут, в этом проклятом пекле! Как она еще не окочурилась! Чтоб ей наяву явились все эти фантомы с глазами!

— Что было надето на нем… на ней, этой твари? — спросил он вяло.

— Серый балахон, — выпалила Савинская, — такой, знаете, как эти самые носят… нет, не балахон! Что-то вроде комбинезона — и куртка, и штаны, все вместе, такие сейчас для малышей шьют.

— Та-ак-с, — задумчиво произнес следователь, — а на ногах?

— Вот вы попали в точку! — Савинская сильно волновалась. — Ни ног, ни рук у этой твари не было! Зачем же говорить о том, что у нее было надето на ногах! Вы послушайте, это были когтистые лапы, черные, страшные.

— Где, внизу или вверху?

— И там и тут! На такую лапину с когтями ни башмака, ни сапога не натянешь! А в верхней она держала штуковину, как мячик, круглую. Только вспыхнул свет, как эта тварь обернулась к сторожке, где был мой бедный муж — и сразу резануло по глазам, словно молнией резануло! Я ослепла даже, но лишь на мгновенье… а потом я видела, как эта тварь потопталась немного и бросилась в лес. Бегом! Она неслась, как никто на земле не может нестись! А сторожки не стало!

Савинская уперлась локтями в столешницу, обхватила лицо руками и зарыдала. Разговаривать с ней далее было бессмысленной затеей.

— Спасибо, мадам, — сказал Грумс, вставая, — я думаю, мы разберемся с этим делом. Прощайте!

Он задержался на минуту у заборчика, на том самом месте, где, по рассказам этой выжившей из ума бабы, стоял кто-то в ту ночь. Подобрал маленький черный шарик, сунул его в карман. Никаких следов не было, это задолго до него определили эксперты. И потому он не стал задерживаться. Поклонился еще раз. И тяжело отдуваясь, проклиная жарищу и весь этот лесной ад, побрел к маленькому вертолетику, где его поджидал скучающий пилот.

Желтолицый Ким не был рожденным. Он был сотворенным. Но это вовсе не означало, что он не умел любить или-ненавидеть, чувствовать, переживать, нет, все ему было доступно. И вдобавок ко всему этому многое другое, чем не были наделены рожденные.

Когда Гун Хенг — Орот Две тысячи семьсот тринадцатый, Великолепный и Навеки-Проклятый, распался на молекулы и растворился в земном воздухе, Ким сунул аннигилятор в заплечный ранец, снял свою форменную кепку с длинным козырьком и несколько минут простоял в молчании над этим скорбным местом. Памятника или какого-либо иного надгробного знака Навеки-Проклятому не полагалось, он должен был исчезнуть бесследно. Не умереть, не сгинуть, не пропасть, а именно исчезнуть — полностью и насовсем!

Но Киму было жаль Гуна, на его взгляд, Проклятый был ничуть не хуже, чем все прочие обитатели Системы. А как он вел себя здесь, на Земле? Всего несколько случайных жертв, раздавленные при посадке пантера с детенышем, обломанные ветви… и все! Гун практически не наследил здесь. А это удалось бы далеко не каждому.

Ким не знал Гуна прежде. Он его узнал лишь на Земле. И он не отказался бы от такого товарища. Но у Кима не было выбора — еще в Системе, прежде чем свернуть в биогранулу и запихнуть в ячейку капсулы, в его мозг заложили программу. Хотел того Ким или не хотел, но он был запрограммирован на убийство Проклятого. И он его убил!

Что же делать, такая была раскладка! Но кто помнил в Системе о каком-то там сотворенном Киме, когда его свертывали и запихивали в капсулу, обреченную на вечное скитание по Вселенной? Да никто! Проклятый совершил тягчайшее преступление — открыл вход в Систему для непосвященных, для рожденных вне Системы. Его наказали, его обрекли на смерть. Точнее, на невоскрешение — ведь вероятность того, что капсула попала бы в подходящие условия, где мог сработать механизм воскрешения, была бесконечно малой. Но все думали о Проклятом, все заботились о его судьбе. А кто-нибудь хоть на миг разве вспомнил про то, что сотворенные имеют душу, что вместе с Гуном в мрак небытия отправляется еще одно существо, то самое, что должно в том невероятном случае, если Проклятый оживет и сумеет встроиться в чужой мир, разыскать его и убить?! Нет, на сотворенного смотрели как на кусок пластика, как на аннигилятор или саркофаг Проклятого, как на любую, даже самую незначительную деталь капсулы. Жители Системы не хотели пачкать рук, не желали быть даже косвенно замешанными в убийстве.

Гун Хенг-Орот боролся за жизнь до последней секунды, он цеплялся за нее как больной, обреченный на смерть и вдруг начавший выздоравливать. Но ему не оставляли ни малейшего шанса. То, во что верил воскресающий Проклятый, было лишь маленькой оттяжкой. Живое орудие смерти опустилось на планету вместе с Воскресшим. Все было продумано до мелочей.

И его тогда не звали еще Кимом. Он имел порядковый номер и больше ничего.

Ячейка капсулы выстрелила биогранулой в издыхающую пантеру, которой Гун разодрал брюхо своими железными когтями. Несколько часов ушло на то, чтобы гранула начала обретать в еще теплом животном веществе свои первоначальные свойства. А потом подоспела группа поисковиков во главе с неудачливым сержантом Тукиным, вечно попадавшим в переделки. Поисковики шарили у склона горы, в месте посадки. Да только ни черта они там не нашли!

Кому-то из них должно было не повезти. И не повезло желтолицему Киму, правой руке сержанта. Когда желтолицый подошел к трупу пантеры, склонился над ним, ожившая гранула пулей пронзила ему сонную артерию, вошла в кровь, растворилась в ней, разлилась по всему телу и принялась уже в качестве мириадов невидимых глазом частиц за сложнейшую работу. Рядовой Ким не успел даже распрямиться — не то что упасть или осесть на траву — он уже был не рядовым Кимом, он был Нерожденным. В доли секунды он стал Сотворенным, и его внешнюю оболочку, кожу и прочие покровы заполнило совершенно иное вещество, он обрел иное строение, ничего общего не имевшее с анатомией землян. Но при всем при том он сохранил и внешность Кима, и его голос, и его память, и его привычки, и все прочее, вплоть до мельчайших деталей, — ни один из землян не смог бы догадаться о перевоплощении.

И программа начала действовать. Если бы Проклятый догадывался о возможности существования убийцы, если бы он узнал о нем в первые минуты! Да он бы мог шутя, одним когтем разорвать любое тело, в которое внедрилась биокапсула и тем самым погубить ее, спасти себя. Но ему не дано было это знание! А через полчаса, когда в теле Кима поселилось нерожденное сверхсущество, было уже поздно.

Лишь об одном мечтал тот, кто стал Кимом, — чтобы Гун Хенг-Орот погиб раньше, чем он его настигнет. Но этого не случилось, Гун был крепким орешком он ушел не только от поисковиков — наземников, но и от всех служб слежения, он практически внедрился в земную жизнь.

На пути Кима встал сержант. Пришлось его убрать. Во время поисковой операции это дело прошло незаметным — аннигилятор не оставляет следов, разве что чуть обгоревшую траву, кору дерева или что там еще подвернется, да легкий, тут же рассеивающийся дымок. Вот и все, что осталось от сержанта Тукина! От Проклятого не осталось ничего!

Этот простак капитан по рации сообщил о повышении — дескать, теперь Ким становится сержантом, командиром отряда. Как будто тому был какой-то прок в этом назначении!

Нет! Совершенно другие мысли одолевали Кима Сотворенного. И мысли эти были мрачны. Во-первых, Гун все-таки наследил: это и убитый старик, рассыпавшийся на молекулы вместе со своей лачугой, это и оброненные им, Гуном, предметы, совсем не свойственные для этого мира, пусть их и мало, пусть они затеряны в дебрях леса, но они есть, это и перестрелка с бандой наркомафии на склоне горы, возле «тропы», это и два сбитых самолета, это и наверняка что-нибудь еще, не всплывшее пока! У Кима была масса дел впереди. Но было кое-что и во-вторых. И вот именно это не давало ему покоя. Ким не верил, что его оставят в живых, после того, как он выполнит программу полностью, заметет остатки следов. С ним расправятся не менее хладнокровно и жестоко, чем он проделал это с Гун Хенг-Оротом две тысячи семьсот тринадцатым. Великолепным и Навеки-Проклятым. Его уберут, нет ни малейших сомнений. Но где этот Очередной убийца — снаружи или внутри? Кто он и как его обнаружить? Ответов на эти вопросы Ким не знал. А может, ему все только казалось, может, никакой угрозы для его жизни и не было? Всякое могло быть, ведь в Системе на него смотрели как на пустое место, кому он там нужен был! Кому он нужен в этом мире?!

Постояв немного над местом распыления Проклятого, Ким натянул на круглую коротко остриженную голову форменный кепарь. И полез в пещеру, в последнее пристанище Гуна.

Киму не нужны были ни фонари, ни прожектора, ни свечи — Сотворенный и так все видел прекрасно, даже в самой кромешной тьме видел. Он сразу же понял, что Гун пользовался нейтрализатором — потому ни малейшего следа запаха в пещере не ощущалось. Только у самого входа, в ложбинке, Ким обнаружил несколько чешуек и почти подсохшую лужицу крови. Он тут же выжег всё аннигилятором. Пошел дальше. Кое-что приметил у выхода на «тропу» — там, у краев каменной щели болтались крохотные обрывки комбинезона. Видно, Гун лез в пещеру в спешке и суете, его угораздило зацепиться. Да и немудрено, ведь он был в то время в полуобморочном состоянии, весь израненный, с вытекшим глазом… Кима передернуло. И он умел чувствовать!

До сбора своего отряда он успел побывать и на самой «тропе» у развилки. Там подобрал пару шариков-стимуляторов, оторванный коготь Проклятого. Сжег на высоченной сосне несколько зацепившихся за кору черных пластин и чешуек. Прощупал буквально каждый миллиметр. Все было чисто. Ни у кого не должно было вызвать сомнений то, что здесь произошла самая обыденная перестрелка двух группировок местной наркомафии. Впрочем, в этом никто и без его стараний не сомневался. Но Ким был дотошным созданием, если он брался за дело, пусть даже и неприятное дело, он выполнял его со всей тщательностью.

Покончив с "уборкой территории", он вытащил рацию, доложил:

— Капитан, эта тварь ушла. Нам не удалось наступить ей на хвост! Потерь, кроме сержанта Тукина, нет.

Но парни выдохлись, им нужна небольшая передышка.

— Ладно, — проскрипело из рации голосом капитана, искаженным и каким-то металлическим, — вам там виднее на месте. Давай, сержант, привыкай! Я думаю, ты будешь достойной заменой нашему бравому… э-э, как его, Тукину! Жаль парня! Да, кстати, когда вернешься, не забудь составить бумагу… Так, говоришь, даже следа не осталось?

— Так точно, капитан! Будто и не было!

— Ничего, не расстраивайся, кому надо, разберутся, — заверил капитан. И рация замолкла.

Через двадцать минут Ким собрал отряд в условленном месте. Парни стояли грязные, выдохшиеся, чувствовалось, что они на совесть выполняли свою работенку. Да только толку не было.

— Пусто! — сказал один, невысокий крепыш, и развел руками. Потом, покосившись на товарищей, недоверчиво пробурчал: — А может, он сам сбег?

Ким посмотрел на него как на свихнувшегося.

— А за каким дьяволом ему сбегать, — проговорил он устало, — куда и от кого?!

— Еще утром мы вместе хлебали варево у костра… а ты говоришь, накрылся Тукин, ухайдакала его эта гадина! Чего-то не очень верится!

— Пойди и проверь! — отрезал новоиспеченный сержант. — А коли сбежал, так сам и вернется. Все, парни, не черта нам совать носы в такие дела, в которых мы ни хрена не смыслим! Верно?!

Вялый хор голосов поддержал командира. Без энтузиазма и уверенности, но поддержал.

— Кэп сказал, кому надо — займутся этим делом! А мы можем лишь одно сделать для нашего бравого сержанта, для нашего боевого товарища и друга. Помянем его!

Ким достал фляжку, свинтил крышечку. Подождал, пока и другие поисковики сделают то же самое — тут не было возражающих или несогласных, — поднял флягу к лицу.

— Ты был геройским парнем, Тукин! Пусть память о тебе не выветрится из наших голов!

Он глотнул из фляги, потом еще и еще раз. Пора было возвращаться на базу.

Вождь племени поглядывал на незваного гостя с уважением — только очень солидный и состоятельный человек мог быть таким толстым и таким белым. К тому же, гость дал ему большую сигару с золотой нашлепочкой. Вождь не стал ее раскуривать, спрятал до лучших времен, когда можно будет покрасоваться с ней под сенью пальмовой хижины, открытой лишь для него, среди своих тучных и красивых жен.

— Моя твоя не понимай! — сказал он четко и вытаращил глаза. — Лес балшая!

Грумс вытер испарину на лбу мятым клетчатым платком, придвинулся ближе к вождю — там было прохладнее, туда долетали струи воздуха из-под опахал прислуги. На этот раз следователь сидел без пиджака, в одной коротенькой и пестренькой рубашечке, в длинных, до колен, шортах и в белой панаме. Но все равно ему было чертовски жарко!

Он вытащил из саквояжа бутылочку прохладительного, выпил ее прямо из горлышка. Вождю не предложил. Тот сидел совершенно сухой, даже поеживался, будто его знобило. Огромные белки глаз вождя были болезненно желты, нос изрезан ритуальными бороздками. Вождь мог сидеть так часами.

Но Грумсу не хотелось высиживать столь долго на этой адской сковородке.

— Лес балшая, — повторил вождь туманно, — дерево много, кукаче, — он ткнул себя пальцем в жирную голую грудь, — сапсэм мала!

Грумс вытащил из саквояжа бутыль джина. Поставил перед вождем. Глаза у того загорелись. Хватило еле уловимого движения головы, чтобы парнишка из прислуги подхватил бутыль, пропал с ней на миг, а потом появился с маленьким стаканчиком в руке, согнулся в поклоне. На этот раз вождь выпил, не предложив гостю. Выпил, крякнул совсем простецки. Но тут же напыжился, раздулся и важно провозгласил:

— Мы это называем бнхгуро-нгхоро! Акцент и коверканье слов куда-то запропастились. Но толку от этого не прибавилось. Не так-то просто бы ло договориться с туземцами, а тем более выведать у них чего-нибудь хоть на грош.

— Переведите, уважаемый! — попросил Грумс занудным голосом. — И перестаньте паясничать, я ведь знаю, что вы учились в Оксфорде и Москве!

Вождь снова глотнул, снова крякнул. Теперь и с него полил пот.

— О-о, это непросто перевести, комиссар! — произнес он с придыханием и грассированием, так, словно он провел немалое время и в Сорбонне. — Это вам не латынь. Бнхгуро-нгхоро! — он задрал к небесам толстый палец. — В народе говорят так — это большой и сильный руконогий дьявол, который свалился с Луны, чтобы покарать всех, кто еще остался обитать в лесу!

— И все это укладывается в два слова? — с недоверием спросил Грумс.

— Нет, комиссар, — ответил вождь напыщенно, — это все укладывается лишь в первое слово! Второе же означает — вездесущее лесное существо, от которого нет спасения, которое питается жуками и гусеницами, спит на деревьях, но в назначенный час сожрет всех без остатку, чтобы набрать силы и запрыгнуть обратно на Луну! Таков смысл второго слова.

Грумсу вдруг стало смертельно скучно в этой глуши, рядом с этим толстяком в венке. Ему захотелось сейчас же улететь отсюда. И все же он показал вождю маленький черный шарик, тот самый.

— Моя не понимай! — нагло ответил вождь и уставился на саквояж.

Пришлось вынуть еще бутылку.

— Моя очень плоха понимай твоя! — Вождь пучил желтушные глазища, надувал губы и ждал. Грумс достал еще бутылку.

— О-о, моя почти нашла общий язык с твоя! Почти-почти! — проканючил вождь.

Грумс встал, двинул ногой саквояж в сторону бутылок и уже собирался нагнуться, чтобы уложить их на прежние места. Но вождь ухватил его сальной ладошкой за щиколотку, остановил.

— Ну это просто неинтеллигентно, комиссар, — сказал с московским акцентом. — Мы же культурные люди!

Грумс передумал. Он вытащил последнюю бутылку из саквояжа и придвинул ее к первым двум, стоящим перед вождем.

— Ну?! — рявкнул он совсем неинтеллигентно.

Вождь хлопнул в ладоши.

На его хлопок никто не отозвался. Парни из прислуги продолжали усиленно махать пальмовыми ветвями. Тоща вождь с кряхтением приподнялся и, припадая на левую ногу, пошел в хижину. Появился он нескоро. Но появился не с пустыми руками.

В раскрытой ладони вождь держал два черных шарика — точно таких же, как и у Грумса. Он их сразу же отдал следователю.

— Каменные слезы бнхгуро-нгхоро! Он их оставил на тропе.

— Ладно! Давайте, давайте скорей! — сказал Грумс.

И засунул «слезы» в карман. — Что там у вас еще?!

Другой рукой вождь волочил за собой по земле какую-то серенькую штуковину яйцеобразной формы и с тоненькой ручкой, он волочил ее за длинную, явно имевшую иное происхождение веревочку, которую приспособили к штуковине его люди.

— Вот, забирайте! Два дня я себе ломал голову над этой штукой, — сказал он капризно, — но так и не разобрался в ней! Во всяком случае, стрелять из нее нельзя, комиссар. Забирайте! А там уж сами решайте, откуда она взялась в джунглях. Может, вам еще хорошенько врежут за то, что вы лезете в такие области, куда лезть благонамеренным гражданам не полагается! И правильно сделают, если врежут! Только предупреждаю, я тут ни при чем! Я ничего не хочу знать о тех хреновинах, которые изобретают наши яйцеголовые парни в своих лабораториях, понятно?!

— Да ладно вам, — оборвал его Грумс. Он был несказанно рад этому случайному подарку. Но на его потном расплывшемся лице никоим образом нельзя было прочесть и следов этой радости. — Вы лучше расскажите, что знаете, кроме этого. Да вот еще, мне надо потолковать с вашими людьми, может, они порасскажут, мало ли…

Вождь снова выпучил на него глазища, покачал головой, оттопырил нижнюю губу.

— Дерево многа, кукача сапсем мала, где взять?! — проговорил он, нахально поглядывая на пустой саквояж. — Моя твоя сапсем плоха понимай!

Уходить из отряда Киму, да к тому же вот так, сразу, было никак нельзя. Какое-то время — и не меньшее, чем полгода, а то и весь год, — надо было выдержать, точнее, продержаться. А уже потом потихонечку, полегонечку уходить. И от возможных преследований уходить, и от нудной казарменной жизни.

Был, конечно, и другой выход. Нерожденный мог переселиться в иное тело, поменять обличье. Но тогда кое-что могло сохраниться в памяти Кима, прежнего Кима, ведь он останется жить. Убирать и его Нерожденному не хотелось по двум причинам: каждая новая смерть — это соответствующий новый след, зачем их плодить; и вторая, ему было жаль этого желтолицего парня, который так попросту влил в необыкновенную историю, ведь пока Нерожденный в его теле, с тем навряд ли что случится, но стоит покинуть эту оболочку, и на первом же допросе черноглазого сержанта собьют с толку, запутают, а там пойдет, поедет, закрутится… Нет, раньше времени покидать столь удобного тела не стоило.

Но ему надо было, во что бы то ни стало облазить все те места, где успел побывать Проклятый. Нелегкая задача! Если бы все шло нормально, если бы не поднялась вся эта кутерьма! На поиск запустили не только военную разведку и спецподразделения, но несколько бригад, прибывших из центра, из самого федерального бюро госбезопасности! Шныряли и еще какие-то типы, в штатском, все вынюхивали, выведывали. Правда, Ким был заранее уверен, что ни черта у них не выйдет. Но сидеть, сложа руки, он просто не мог.

Ночью, оставив на казарменной койке в сержантской свой фантом и удостоверившись, что никто не торчит снаружи, он выпрыгнул в окошко, огляделся. Плотно затворил оконные рамы. И спешной, деловой походкой пошел к заборчику.

— Ким, мать твою! — окликнул его кто-то снизу. Он взглянул под ноги. Там лежал прямо на траве тот самый невысокий крепкий парень, что сомневался в смерти сержанта Тукина. Рядом с ним расположилась молоденькая мулаточка худенькая, с осиной талией, с совсем еще детскими глазами. Она, видно, не на шутку перепугалась и потому вцепилась в локоть парня, тянула его на себя.

— Ну, ты даешь, командир! — пьяно удивился парень. — Еще немного — и нас было бы двое… Малышка бы не выдержала такого веса, ха-ха!

— Ничего, Дик, зато ты выдержишь с дюжину таких малышек! — попробовал отшутиться Ким.

Внутренне он напрягся. Не хотелось убирать с пути этого хмурого паренька да еще и его подружку.

— Куда тебя несет на ночь глядя? — поинтересовался парень.

Девица тоже осмелела:

— Глядя! Свихнулся, пьяница! Где ж глядя, уже второй час ночи!

И время догадалась засечь, подумалось Киму, теперь если что… Но в сущности, это были пустяки.

— Не вам же одним любовью заниматься! — сказал он игриво, помахал рукой. Привет!

Ему не ответили. Парочка вновь была увлечена друг другом.

Нерожденный внутри Кима отключил сознание желтолицего полностью. Теперь надо было быть настороже! Еще одна такая незапланированная встреча — и его вычислят. Все, хватит играть в игрушки!

Перепрыгнув через заборчик, Ким в три прыжка преодолел стометровое расстояние до леса и скрылся в нем.

Теперь все было в его руках. Не было нужды маскироваться. Остановившись на ближайшей крошечной полянке, Ким задрал гимнастерку до груди, ощупал ладонью левый бок — сквозь кожу совсем немного выпирало твердое угловатое… анализатор созрел. Пора было его применить. Во мраке ночи Ким-Нерожденный видел точно так же, как и при ярчайшем солнце. Он видел эту пористую смуглую кожу, живую, нежную. Ему не хотелось ее портить, пусть и ненадолго. Но время шло.

Ким поднял на уровень груди правую руку, внимательно вгляделся в нее, судорога пробежала от локтя к пальцам, ладонь начала цепенеть, в плече появился нестерпимый зуд. Но вместе со всем этим происходило и более важное: из кончиков пальцев, прямо на глазах, начали вырастать плоские и бритвенно острые когти стального цвета. Пока механизмы биотрансформации работали слабовато. Но Ким знал, это лишь на первых порах, дальше будет все в норме.

Дождавшись, когда когти отрастут на нужную длину и убедившись, что рука свободна, не испытывает прежнего оцепенения, он сжал пальцы плотней. И вонзил когти в мягкую, пористую кожу. Разрез был грубоватым, не скальпельным. Но это не смутило Кима — уверенным движением он повел руку вниз, сдирая большой клок кожи. Кровь потекла на брюки. Но он тут же остановил ее. Заглянул в образовавшуюся дыру — там холодно посвечивал ребристый бок анализатора. Ким запихнул руку поглубже в тело, обхватил анализатор цепкими пальцами и вырвал его наружу. Что-то зачмокало, зачавкало внутри раны. Левой рукой он прижал полуоторванный клок кожи. Расправил его, разгладил. Вздохнул глубоко, задерживая воздух в легких. Рана затягивалась на глазах. Лишь маленькое бурое пятно на брюках у ремня напоминало о ее существовании.

Но главное, в руке у него тускло посвечивал вызревший, еще слизисто-мокроватый, тепленький, но самый настоящий исправный анализатор. Ким обтер его руками. Заправил гимнастерку под ремень. Присел на полусгнивший пень.

Анализатор позволял прощупывать местность на несколько миль в радиусе. Он реагировал на все: на чужеродные предметы, в том числе и на все изготовленное в Системе и в Федерации, на любую опасность, откуда бы она ни исходила, на живых существ, которые могут пересечь путь или как-либо еще помешать обладателю прибора, на источники всех существующих во Вселенной излучений и на многое другое, чего человеческий организм просто не в состоянии воспринять. При этом на самом анализаторе не было никаких табло, экранчиков, датчиков ничего ровным счетом. Он вбирал в себя все из окружающего пространства, раскладывал на кирпичики-составляющие, анализировал, вычислял, предугадывал… и выдавал информацию прямо в мозг владельцу. Киму эта штуковина сейчас была просто необходима.

Он запихнул ее в нагрудный карман, нежно погладил. Затем его левая рука машинально скользнула по заросшему боку — сквозь гимнастерку чувствовалось, что внутри созревает еще кое-что, еще одна штуковина без которой не обойтись на этой чуждой планете.

Но выжидать не следовало.

Ким совершенно ясно и четко увидал, что на много миль вперед, назад, влево и вправо все пусто, что здесь искать нечего, так, копошилась какая-то живая мелочь, кто-то кого-то пожирал или пока еще только преследовал — все это было не заслуживавшей внимания ерундой!

Он встал с пенька. Скинул с себя ненужное обмундирование, оставив лишь гимнастерку и брюки. И быстрее белки взлетел по гладкому стволу высоченной сосны на самую верхушку — она была так тонка и слаба, что не смогла бы выдержать и менее весомого тела, она бы прогнулась под тяжестью куницы или росомахи. Но под Кимом она не согнулась, даже не склонилась в сторону на самую малость. На полпути к вершине он включил внутренний антигравитатор — земная тяжесть перестала быть для него цепью, приковывавшей к поверхности.

Ким-Нерожденный еще раз обозрел с высоты окрестности. Чутье подсказывало ему, что надо было двигать на восток от части, где мирно похрапывал на казарменной койке его собственный фантом. Анализатор пока молчал.

И Ким неторопливо, со скоростью заурядного вертолета, еле-еле обгоняющего машины, несущиеся по скоростным шоссе, полетел прямо на восток, туда, где Проклятый кое-что оставил.

Грумс не метил в новоявленные Шерлоки Холмсы, и уж тем более не собирался стать одной из многочисленных ипостасей комиссара Мегрэ. У него своих забот хватало — как бы не влипнуть в какую-нибудь дрянную историю и дотянуть спокойно до пенсии, вот что волновало его. И ничего более! Но Грумс был обязан выполнять то, чего от него требовало начальство. И от этого деться было некуда, иначе и до пенсии не дотянешь, и в самую дрянную, даже наидряннейшую историю влипнешь — вышибут с работы за милую душу — и живи тогда на тысячу монет в неделю, перебивайся с пива на пепси-колу! Нет, не прельщала такая перспектива комиссара Грумса. И ему поневоле приходилось тянуть служебную лямку.

Ох, до чего же это было нудное и противное занятие!

Но только виду не приходилось показывать. Да и кому охота смотреть на неудачников! Пускай лучше смотрятся в собственное зеркало, чем на него! Так думал Грумс, возвращаясь из джунглей.

Его растрясло на этом паршивеньком вертолетике-стрекозе. Но он держался. Оглохший от грохота винтов, с кружащейся головой и растревоженным желудком он вылез из чрева машины. И не попрощавшись с пилотом, побрел к себе в контору. Заперся в кабинете. Позакрывал все окна. Потом уселся на потертое зеленое кресло с жесткими подлокотниками, которое он давненько собирался сменить. Его еще подташнивало после болтанки в воздухе. Но Грумс крепился.

Штуковину, которую ему дал вождь за кучу бутылок джина, он сразу запихнул в ящик стола. Еще в вертолете он потыкался в нее с разных сторон и там же сообразил, что для его мозгов это слишком крутой орешек, а может, это и вообще просто болванка, от которой не будет толку.

Грумс думал о шариках. Он отдавал свой на экспертизу. Но дурачье-лаборанты, как ни призывал их быть тщательными и добросовестными в исследованиях главный эксперт конторы, так ничего толком и не установили. Все их дурацкие приборы и реактивы просто не срабатывали, давали осечку… Но Грумс им, конечно, не верил. Просто они были лентяями и дармоедами, гнать их всех давным-давно надо было из конторы, вот что! Он их обругал тогда, отобрал шарик. Но они лишь хихикали да переглядывались. А сам ихний шеф так и сказал комиссару: "Слушай, старина, да брось ты эту хреновину! Ни черта она тебе не даст, не смеши людей!"

Грумсу было наплевать на все советы и на всех советчиков. Два шарика, те самые, что достались от вождя, он упрятал в сейф. А с третьим вернулся к креслу. Сел на подлокотник. И нервно подергивая ногой, перебарывая тошноту, начал разглядывать черненький кругляш, держа его тремя пальцами перед самыми глазами — комиссар был близорук, но очков не носил.

Он долго вертел его, подносил к носу, нюхал. Запаха не было. И тогда Грумс высунул кончик языка и лизнул шарик — вкуса тоже не было, словно кусочек спекшейся смолы облизнул. Он еще раз попробовал кругляш языком и губами. И уже хотел было убрать его, как вдруг комиссара качнуло — то ли от дрыгающей ноги он потерял равновесие, то ли у него не прошло еще головокружение после полета, не столь важно — но он завалился назад, через подлокотник в кресло. От резкого движения голова его запрокинулась, рот приоткрылся, пальцы дрогнули — и шарик оказался сначала во рту, а потом и в горле.

Грумс почувствовал, как кругляш холодной тяжестью пошел по пищеводу вниз, и сам внезапно похолодел. Бог знает, какую отраву или еще чего он проглотил!

Он подскочил на кресле словно резиновый стокилограммовый мячик, выпрыгнул из него и тут же запихнул два пальца в рот. Не помогло. Тогда он подряд выглотал три бутылки прохладительного, стоявшего в холодильнике в углу кабинета и снова сунул пальцы. Еле успел подбежать к мусорной корзине — его вырвало. И еще долго потом рвало, минут восемь или десять. Но шарик так и не вышел.

Грумс вышвырнул корзинку за окно, снова затворил его, уселся в кресло, набычился, нахмурился. И стал ждать смерти.

Ждать пришлось долго. Грумс чуть не заснул. Он с трудом преодолел дрему, лишь по одной причине преодолел — он хотел умереть не во сне, а в сознательном состоянии, в трезвом уме и ясной памяти. Сон прошел, смерть не приходила. Зато навалился жуткий аппетит. Грумс даже не заметил, как его перестало мутить и как появилось желание сожрать целиком кабанью ногу. Это все произошло столь незаметно, что он подумал: подыхать на пустой желудок не стоит, это будет просто глупо выглядеть, ведь даже смертникам по их желанию дают хороший последний обед, бутылочку винца, сигарету… во всяком случае, раньше давали.

И Грумс решил, прежде чем отойти в мир иной, хоть немного перекусить в соседней забегаловке. Там кормили не столь паршиво, как в остальных дешевых заведениях городишки. В респектабельные комиссар не ходил, он был человеком экономным.

И он встал. Встал как сотни тысяч раз вставал из-за стола, вставал с этого кресла. Встал, прикладывая усилий ровно столько, сколько нужно было для отрыва грузного тела от потертой кресельной ткани. Но на этот раз произошло невероятное — его подкинуло над столом. Грумс больно ударился голыми коленками — он еще не переоделся после посещения вождя — о край столешницы! Еще бы немного и он подлетел бы в воздух, врезался головой в потолок. Но что-то его удержало. Вот она, смертушка, подумалось Грумсу, она. оказывается, приходит вместе с легкостью, с парением, ты превращаешься сперва в воздушный шарик, тебя тянет ввысь… ну, а потом? А потом — суп с котом! Так мрачно завершилось рассуждение Грумса. Потом душа и вовсе отлетает от тела, уходит туда, в небеса! А тело плюхается, замирает, его подбирают, кладут в ящик и при скоплении зевак зарывают в землю, чтоб глаза не мозолило живым! Да, именно так! Он почти уверовал в собственное предположение. Но пришла мыслишка, которая отрезвила Грумса. Он вдруг вполне резонно отметил — а с чего ты, приятель, взял, что твоя паршивая, грешная душонка, которая вся в дерьме по самые уши, если у нее есть уши, должна взлететь в небесную синь?! Нет, ей дорога в обратную сторону, вниз, под землю!

Грумс сразу обрел способность рассуждать трезво. Нет, он не помирает. Тут дело в другом. Он чуть пошевелил рукой, и она взлетела вверх, словно ее подтолкнули снизу. Тогда он вцепился в подлокотник кресла, потянул его на себя — то легко поддалось. Одной рукой он поднял тяжеленное кресло, почти не ощущая его веса.

Грумс все понял — чудес не бывает, это действие шарика. Но он сообразил и кое-что другое: если это допинговое средство, и он сейчас в состоянии необычайного подъема всех внутренних сил, то со временем наступит и обратное, он впадет в бессилие, как и бывает обычно — сколькие спортсмены отдали свои жизни из-за страсти к рекордам! И он решил не напрягаться, надо было спокойненько поглядеть! — надолго ли хватит этого стимулятора, каковы будут последствия.

И все же он решил испытать себя еще разок — присел на корточки, сжал рукой ножку стола. С ним пришлось повозиться. И все же старинный массивный стол, сработанный на совесть лет восемьдесят назад, имеющий две огромные тумбы со множеством ящиков и непомерную, резную по краям столешницу, медленно поднялся в воздух. Грумс встал, вытянул руку вверх — стол, словно прямоугольный, выточенный из черного дерева дирижабль завис над его головой. Это было сказочное зрелище.

Грумс осторожно опустил стол на прежнее место. Плюхнулся в кресло. Он полез было в карман за своим вечно мятым клетчатым платком, чтобы вытереть испарину на лбу привычным жестом. Но почти сразу же остановил движение руки, коснулся ею лба — никакой испарины не было, лоб был абсолютно сух.

Он никогда не слыхал о существовании таких мощных допинговых средств. Это было фантастикой. Но это было! Себе Грумс верил.

Неужели эта старая злая ведьма, эта сумасшедшая баба, свихнувшаяся в глуши, была права?! Или он тоже свихнулся?! Нет, не может быть, он полностью отдает себе отчет. И все же… Ничего подобного на Земле быть не могло. Это была неземная штуковина! И он ее по дурости сожрал, проглотил! Черт бы побрал его любопытность!

Но мысли почти не отвлекали Грумса от анализа произошедшего. Он судорожно искал ответа на единственный вопрос — кто там был, у нее, у этой карги?! А в ушах стоял ее скрипучий раздраженный голос: "Это был не человек! Понимаете, не че-ло-век!!!"

Киму понадобилось не больше десяти минут лету, прежде чем анализатор засек наличие следов Проклятого. Пришлось свернуть на северо-восток, совсем на немного — чутье его не подвело.

Ким еще не знал, что именно его ожидает. Но он был готов ко всему. И когда с высоты сотни метров внизу открылась ухоженная поляна с двухэтажным домом посредине и аккуратненьким заборчиком с рядом матч-прожекторов, он тут же спустился.

Анализатор указал место, где были рассыпаны шарики стимуляторов. Ким подобрал три штуки, распихал по карманам — пригодятся. Но анализатор не умолкал, слал команды в мозг. Теперь объект, представляющий некоторую опасность, находился не снаружи, а внутри дома. И даже не объект, а субъект живое существо. Это было сложнее и непредсказуемее. Но и это не могло остановить Кима.

Оправив обмундирование, отряхнувшись немного и пригладив ежик волос, он прошел через калитку к двери, постучался.

— Кого там черт несет ночью?! — послышался ворчливый старческий голос.

— Служба, мадам! — ответил Ким учтиво.

— Вы что, с ума посходили? А ну, убирайтесь вон! Не то я стрелять буду… и в полицию позвоню. Вон!

— Зачем же звонить, когда к вам и так пожаловали из ведомства охрану спокойствия граждан, мадам? — предельно вежливо проговорил Ким. — Не беспокойтесь, пожалуйста. Я вас очень прошу простить за визит в неурочный час, но мой вертолет застрял в трех милях отсюда. Мне пришлось добираться пешком, мадам, это было непросто сделать, я голоден, устал, мне негде остановиться на ночлег.

Скрип половиц подсказал Киму, что хозяйка спустилась вниз.

— Тут были уже и из полиции, и из армейской разведки! Хватит заниматься ерундой! Убирайтесь вон!

— Выбросьте хотя бы циновку какую-нибудь или одеяло, не на земле же мне спать возле вашего дома! — голос Кима прозвучал жалобно, почти плаксиво.

Из-за двери послышался кашель, сопенье.

— А вы не бандит, из этой шайки, а? Смотрите, у меня револьвер заряжен! И я не промахнусь!

— Нет, мадам, я уверяю вас, что я не грабитель и не убийца. Откройте! Киму надоело уже терять время. Он был готов и на более крутые меры.

Но дверь распахнулась. На пороге стояла невероятно постаревшая вдова Савинская — полуодетая, обрюзгшая, с провалившимися глазами.

— Черт с вами, заходите!

Никакого револьвера в ее руках не было.

— Спасибо.

Ким прошел к столу и сел на скрипучий стул.

— Чайку, если можно! — попросил он. Старуха заворчала:

— Вот все так, придут, нагрубят, нахамят, а еще и просят чего-то! Чай им подавай! Обойдетесь!

— Но, мадам, зачем же всех в одну кучу… — начал было Ким.

— А куда еще?! — очень просто ответила Савинская. Она была в серенькой ночной рубахе и наброшенной поверху цветастой шали. И все-таки она расщедрилась, вытащила из ящика бутылочку прохладительного. Ким глотнул, поморщился.

— Однако…

— Вы спать просились! Видите, там вон, в углу лежанка? Идите и спите!

— Два вопросика перед сном, мадам, — Ким широко улыбнулся и его узкие глаза превратились в щелки.

— Ну уж нет! Хватит!

— Я вас не задержу.

Савинская вгляделась в гостя своими непроницаемыми черными глазами, наморщила лоб.

— Что-то вы не очень-то похожи на полицейского. Наврали, небось?!

Ким посерьезнел, улыбка мигом слетела с его лица, широкоскулого и желтого.

— Вы правы, я из другого ведомства, но не менее солидного. И потому прошу отвечать на вопросы без утайки, мадам. У нас не принято дипломатничать. Итак, коротко: да — да, нет — нет!

— Я спать хочу! — зло сказала Савинская. — Чего привязались?

— Как выглядел тот, кто приходил к вам тогда, вы понимаете, о ком я говорю?

— Сколько можно трепаться об одном! У вас там тыщи чиновников сидят! Что ж теперь, каждый будет приходить сюда, и каждому все заново рассказывать?! Умники нашлись!

Ким сделал еще глоток из бутылки. Такой вредной женщины он не встречал на Земле. Видно, нет толку на нее тратить время, надо иначе.

Но Савинская вдруг ответила;

— Это был не человек, я уже сто раз объясняла всем вашим олухам! Это был…

— Кто?

Савинская молчала. Рот у нее был раскрыт. В глазах застыл ужас. Она смотрела на голые ноги Кима.

— Кто, мадам?!

— Разве ваши ходят босиком? — спросила она, еле шевеля языком.

— Какое это имеет значение, мадам. Я снял сапоги, чтоб удобнее было идти через лес, ведь я вам уже говорил об аварии.

Савинская была бледна как сама смерть. Она наконец догадалась, кто перед нею сидит.

— Тот тоже был босиком, — пролепетала она, — но у него были черные когти вместо ног.

— Так вы все-таки видели его, — утвердительно произнес Ким.

Савинская молчала. Казалось, на глазах у нее прибавляется седины в волосах.

Но Ким не был любителем дешевых эффектов. С него было достаточно того, что он узнал. Пора было закругляться.

Он встал и пристально поглядел на оцепеневшую Савинскую.

— Вы ничего не помните! — произнес он твердо, с нажимом. — Повторите!

Савинская с помертвевшим лицом и застывшими скрюченными руками, которыми за секунду до того пыталась ослабить давление ворота рубахи, синюшными губами пролепетала:

— Я ничего не помню. Я ничего не помню. Я ничего…

— И никогда не вспомните!

Губы Савинской сжались в ниточку. Она была на грани, казалось, вот-вот рухнет на пол.

— Повторите!

— И никогда не вспомню. И никогда…

Ким провел рукой перед ее лицом. Потом прислушался к анализатору — тот помалкивал, все было спокойно и тихо.

Он, мягко ступая босыми плоскими ногами, вышел с веранды. Притворил за собой дверь. Один из важнейших и опаснейших следов, оставленный Навеки-Проклятым, был заметен. Надежно заметен.

А Савинская, простоявшая в оцепенении столбом до самого рассвета, постепенно пришла в себя. Легла. И спала весь день. Впервые за все время после гибели мужа она спала спокойно. Ее не мучали кошмары, не преследовали навязчивые голоса, не мерещилась в каждом углу жуткая нечеловеческая рожа, усеянная черными пластинами, рожа с двумя круглыми переполненными безысходностью глазами.

Семь дней Пак Банга билась в жестоких судорогах, злые корчи полностью овладели ее телом и вытворяли с ним, что вздумается. И как только позвоночник выдерживал! Ее то скрючивало в комок, то выгибало дверной пружиной — казалось, хребет переломился и затылок вот-вот упрется в поясницу. Затем начинало сворачивать спиралью или вдруг распирать, будто ей запихнули во внутренности свернутую резиновую камеру, а потом принялись ее накачивать через шланг насосом. Пытка была невыносимой! Пак Банга орала, визжала, вопила, пока был голос. Потом могла лишь хрипеть, сипеть и задыхаться. Глаза вылезали из орбит, суставы выворачивало. Все тело зверски болело, словно его и снаружи и изнутри продырявливали тысячами тупых шипов. Не болела лишь голова. Но в ней была такая смертная тоска, в ней поселился такой леденящий ужас, что по сравнению с ними все физические муки были вполне терпимы. Вот уже семь дней она не могла заснуть ни на единую минуту. Явь сменялась кошмарными наваждениями, наваждения явью, все перепутывалось, смешивалось… Хреново было без ширева!

Проклятые легавые упрятали-таки ее в психушку! Опять упрятали! Хотя она давала себе слово, что лучше подохнет, лучше пустит себе пулю в лоб или перегрызет собственные вены, но только не это! И все же эти гнусные фараоны, подлые твари прихватили ее на «тропе»! После перестрелки, после того страшного видения, когда отвратительное чудовище, насквозь продырявленное и истекающее кровью, карабкалось по сосне, а потом исчезло, будто поднялось на небеса! А Хромой, спятивший прямо там, на «тропе», все продолжал палить из своего огромного ручного пулемета. И его самого трясло! А над раскаленным стволом плавился воздух, она все видела! Она и сама выпустила в мерзкую тварь обе обоймы из своей "малышки узи". Она не промахнулась ни разу. Но тварь все же смоталась! И вот тогда она поплыла — уже по-настоящему, перебралась в мир грез и видений, слишком велика была доза! Переборщила она тогда. Иначе бы живой они ее не взяли! У-у, проклятущие легавые! Они всегда являются в самое неподходящее время! Ну да ничего, Пак еще с ними посчитается, ей бы только оклематься, только бы отойти! Еще неделька — а она знала это по опыту — и она или начнет выправляться, а тогда… Тогда ей еще многое придется сделать, придется и посчитаться кое с кем! Теперь Пак подыхать не хотела! Это вот если бы сразу, тогда ништяк! Тогда в кайф! Но после всего, что она вынесла, после недели жутких мук — нет уж, фигушки, теперь она будет держаться! И этим падлам в белых халатах не удастся ее угробить своей химией! Она сама оклемается! Вот только бы продержаться!

Вчера с нее сняли смирительную рубаху. Но бинты на руках еще оставили. Эти повязки были столь крепки и туги, что она не могла их разодрать даже зубами. Она каталась по обитой мягким пластиком камере, билась головой об обшивку — да все без толку, с таким же успехом можно было биться о пенопласт или морскую пену! Трижды за эту неделю к ней являлось жуткое существо, рычало на нее, выставив острые клыки, свирепо вращало круглыми глазами, шевелило пластинами на голове, тянулось крючковатыми когтистыми лапами к горлу… И всякий раз исчезало, растворялось в воздухе. Но было очень страшно, так страшно, что судорогой перехватывало горло и она не могла даже хрипеть. Пак была уверена, что если бы этим вонючим легашам и чокнутым докторишкам вкупе с раскормленными санитарами хоть разок явилась та тварь, все бы они с благим матом разбежались из своих комнат и кабинетов, все бы помешались, и уж никогда бы они не высунули носа из собственной задницы! Эти хмыри были храбрыми лишь с ней, беззащитной и больной!

Но и помимо глазастой твари Пак навещали такие чудовища и уродцы, такие ей представлялись рожи, лапы, когти и прочее, что и не опишешь, и не перескажешь! Да еще голоса! Они ее преследовали постоянно! Одни хрипели, рычали в самые уши: тебе крышка! ты сдохнешь, сука! ты уже подыхаешь! бейся, бейся башкой! выпрыгивай отсюда! Другие нашептывали изнутри: ничего, Пак, все обойдется! ты только слушай нас! растворись в своих видениях! позабудь обо всем! не просыпайся! это будет вечный кайф! Она боялась и тех голосов, и других. Она всего боялась.

И потому, когда дверь в камеру распахнулась и на пороге застыли две обрюзгшие расплывшиеся фигуры в зелененьких халатиках, она вжалась спиной в мягкую стену, выставила вперед обмотанные руки, чтоб хоть как-то защитить себя, захрипела, зашипела, начала плеваться в видения — вон! убирайтесь! сгиньте к чертовой матери! Ее снова начало трясти.

Но видения не исчезли.

Они приблизились.

— Ну что, Банга, прочухалась? — спросил ехидным голоском врач, а может, и оборотень. — Мозги прочистились?!

Она плюнула в него. Но жирный врачеватель душевных ран ловко увернулся. И представил другого.

— Это из полиции, Банта. Ты лучше не шути с ними, ладно? Будь послушной девочкой, и через недельку мы тебя выпишем.

— Врешь, сука! — прохрипела Пак. Другой толстяк, с маленьким носиком и светленькими заплывшими глазками, представился:

— Меня зовут Грумс! Комиссар Грумс. Я хотел бы задать вам пару вопросов. Пак передернулась.

— Сгинь нечисть! Сгинь!

Врачеватель мягко улыбнулся.

А Грумс вполне серьезно разъяснил:

— Мы вам не мерещимся, Банта, мы тут на самом деле стоим! Да и вы уже почти в форме. Так что давайте займемся делом. Я не буду утомлять вас.

— Тогда пусть этот хрен вкатит мне дозу, иначе я говорить не стану! заявила Пак нетвердо.

— Исключено! — ответил «хрен».

— Все вы суки! И говорить я с вами не буду! Выматывайтесь!

— Это очень серьезное дело, Банта, — проговорил следователь мягко, — я вам советую не упорствовать.

— Я сказала, дадите ширнуться, тогда скажу! Нет, и разговору нет!

— Я тебе вкачу. Банта, вкачу! Но кое-что другое! Ты мало корчилась?! Еще хочешь?! — поинтересовался врачеватель.

— Ну, хотя бы косячок забейте, дайте шмальнуть,

— жалобно протянула она, одеваясь, — хоть затяжечку, ну-у?!

— Банга, ты же знаешь, мы тебе ничего не дадим, хоть ты лопни! Одно могу пообещать, я тебе сделаю инъекцию снотворного, и ты на сутки отключишься, лады?! Больше — ни-че-го!

Предложение было заманчивым. Пак сдалась.

— Лады! — прохрипела она. — Смотри не обмани только, душегуб чертов! Не верю я всем вам!

— Как знаешь, Банга, как знаешь, — врачеватель повернул голову к Грумсу. Приступайте, комиссар, она будет послушной девочкой.

Грумс огляделся растерянно — сесть было не на что. Врачеватель понимающе развел руками, дескать, тут не положено. И отступил к двери, которая так же была обита мягким пластиком.

— Расскажите мне, что произошло в тот день. С самого утра и до… до того, как вас увезли.

Пак вздохнула. Она не могла сосредоточить взгляда на чем-то одном, пусть это была даже фигура следователя, глаза ее блуждали по всей камере. Но память-то не отшибло. И она начала:

— В тот день я подыхала без ширева! Хромой мне дал немного.

— Оружие тоже он дал?

— Ты у него спрашивай, легавый! Я за себя говорить буду, понял?! Пак Банга еще не ссучивалась ни разу! Так что ты меня не зли, легаш!

Грумс поморгал белесыми ресницами. Успокаивающе помахал рукой.

— Ладно, Банта, ладно. Толкуй по делу. Меня не интересуют ваши делишки. Меня интересует этот тип, ты понимаешь, о ком я?!

— Этот хмырь не наш, комиссар! Я за него отвечать не собираюсь! — Пак задумалась. — Вы меня не ввязывайте в эти дела, откуда мне знать, на кого он работает?! Может, это политика?! А мне не хрена шить скользкие делишки! Я, легавый, не той масти!

Грумс снова успокоил ее. Он знал, как себя вести с этими наркотами и шмаровозами, он с ними третий десяток возился, знал все их нравы, привычки. Народец был шебутной, конечно, но не такой уж и страшный, как его описывали в романах.

— Расскажи, что он из себя представлял, и не бойся, я тебе слово даю, что толковища среди ваших из-за этого парня не будет, тебя никто, Банта, не тронет. А политику оставим политикам, какое нам дело до них, верно, Банга? Нам ведь с тобой наплевать на этих яйцеголовых умников!

Пак скривилась, почесала ухо обмотанной рукой.

— Не-е, вы лучше колите Хромого, он вам все расскажет. Он за стопку монет мать продаст.

Грумс снисходительно, по-отечески уставился на Пак.

— Твой подельник, Банга, сидит в соседней палате и пускает пузыри из носа. Он уже обгадил там все, прислуга не успевает выносить. Вон, доктора, — он кивнул на жирного врачевателя в халате, — хотят его привязать к параше, чтоб так на ней и сидел! Чего говорить с безумцем, Пак?!

То, что Хромой трехнулся, Пак видала еще на «тропе». Но она думала, что старый жадный боров оклемается. Но, видно, комиссар не врал!

— Ну, хорошо. Слушай! Эта харя бежала по тропе, когда мы с Хромым вылезали из щели. Она бежала прямо на нас. Но я не стреляла в него, комиссар, — соврала Пак. — Это все он, Хромой, он перепугался до смерти. Он палил в эту тварь! Так можно палить в целый батальон солдатни. Он расстрелял все боезапасы. Но он ее не укокошил, комиссар. Я сама видала! Все вышли целыми, так что мокрого здесь нету, комиссар! Или он сдох потом?

— Кто? — поинтересовался Грумс.

— Ну, этот… эта тварь, она сдохла?

— Я ее или его не видел, Пак, потому тебя и спрашиваю, — проговорил Грумс совсем ласково, по-приятельски. — Пак, не надо трясти коленками, я вовсе не собираюсь лепить из тебя с Хромым мокрушников. Мне вообще до тебя дела нету, пускай тобой доктора занимаются, поняла? Меня интересует лишь тот парень. Рост, вес, внешний вид. Что за маска на нем была?

Пак наконец заставила себя сосредоточить взгляд на следователе, на его пухлом белом лице. Это ей стоило огромных усилий.

— Чего ты хреновину порешь, легавый! Какая маска?! У нее была рожа, как в фильмах ужасов, еще хуже — какая-то… знаешь, как у большой круглоголовой ящерицы, понял! Она была выше любого человека на голову, руки, ноги — все с когтями! Не просто же так у старого жирного борова, у этого гада Хромого, крьппа поехала! Он чокнулся со страху! А Хромого маской не напугаешь! Я бы тоже, может, чокнулась, но я уже торчала, легаш, видно, это и спасло меня.

— А это не могло быть галлюцинацией?

— Вы осматривали место?

— Да.

— Ну и что?

— Ты, наверное, права! После галлюцинаций таких следов не остается. Там все выжжено!

— То-то! Соображаешь, легавый! Не-е, ты не обижайся на меня, комиссар, но раз эта тварь не сдохла и не свалилась с неба, то вы ее навряд ли поймаете! Скорей, она вам всем задаст шороху!

Грумс переминался с ноги на ногу. Опять ничего путного ему не удавалось выбить. Все вокруг да около, а уцепиться не за что! Прямо бесовская возня какая-то, заколдованный круг — рожа, когти, небеса.

— Я скажу тебе точно, не лезь ему поперек дороги, хуже будет! Вон, Хромой, он набил эту тварь свинцом, как рождественского гуся набивают яблоками, он напрочь перебил ей обе руки, вышиб глаз — он же долбил ее из ручного пулемета, почти в упор!

— И что?!

— А то! Она на одних ногах, вся изодранная в клочья, обливаясь кровью, влезла по гладкому стволу… и пропала. Там еще стемнело перед этим, наверное, ее забрал вертолет, я так понимаю! Но ты бы видал, комиссар, как она лезла. Это была нечеловеческая сила и ловкость.

Грумс обернулся к доктору.

— Я вас попрошу, пожалуйста, выйдите на минутку.

Тот удивленно приподнял брови. Но вышел.

Тогда Грумс подошел к совершенно гладкой мягкой стене.

— Поглядите, может, это будет похоже, — сказал он.

И утопив ладони в пластике, подтянул вверх свое грузное, совершенно неподъемное на вид тело, тут же переставил ладони выше — одну за другой, и оказался под самым потолком, на высоте четырех метров. Затем он, не оборачиваясь, спрыгнул на пол, мягко, бесшумно.

— Ну что, похоже?

Когда Грумс повернулся, Пак Банта валялась на полу без чувств. Он бросился к ней. Ударил по щеке, потом по другой.

Банта открыла глаза.

— Сгинь! Сгинь, чертово отродье!!! — заорала она во всю глотку неожиданно вернувшимся голосом.

Врачеватель ворвался внутрь камеры с двумя санитарами. Эти бравые ребята тут же прижали бьющуюся в истерике женщину к полу. Поглядели на врача. Тот в свою очередь поглядел на комиссара.

— Будете еще беседовать?

Грумс откашлялся, оправил помявшиеся брюки, качнул головой.

— Да нет! Пожалуй, и так все ясно!

Коротковолосый крепкий парень вперся в кабинет Грумса словно в собственную квартиру. Из-за плеча его выглядывало настороженное личико мулатки. У нее были испуганные глаза и пухлые губы.

— Вы тут, что ли, занимаетесь этим делом? — спросил парень довольно-таки грубо.

— Каким именно? — поинтересовался комиссар.

— Не притворяйтесь, — недовольно проворчал парень. — Вы все прекрасно понимаете. Я хочу помочь немного, — он засмущался вдруг, лицо порозовело, брови насупились. — Я был приятелем нашего сержанта, того самого, Тукина.

Грумс предложил сесть.

— Нет, мы на минуточку, — парень заложил руки за спину, — я вам одно хочу сказать, не верю я, что сержанта сожрала эта тварь, враки все это! Они оставались вдвоем с этим малайцем, с узкоглазым Кимом, комиссар. И хотя мне не полагается подозревать собственных командиров, я вам скажу, тут дело неладно.

Грумс оттопырил нижнюю губу. Ему уже порядком надоела вся эта путаница. Пора было сдавать дело в архив. И спокойненько досиживать свой срок, не вмешиваясь ни в какие темные аферы, пусть там замешаны хоть инопланетяне, хоть черт с дьяволом, хоть политиканы!

— Я не доверяю нашей армейской разведке, комиссар. Им все до лампочки…

— Вы очень мнительный, э-э…

— Дик! Меня зовут Диком, комиссар.

— Вы просто слишком впечатлительны. Дик. Все же предельно ясно. Зачем вам ломать себе голову?! Это же не ваша работа. Дик, верно? Вам же за нее не платят?

— Наплевать! Пускай не платят. Мое дело сказать, а вы сами решайте. Но я советую вам присмотреться к узкоглазому! Вы видали когда-нибудь, чтоб нормальный человек запрыгивал с земли в окошко на втором этаже, а?

Грумс вздрогнул. Это было очень интересно.

— А вот мы с этой девочкой видали! — парень вытолкнул мулатку вперед. Скажи!

— Ага-а! — сказала мулатка и снова спряталась за спину парня.

— Ладно, разберемся, — заверил Грумс. И встал, давая понять, что прием окончен.

Когда эти двое вышли, он снял трубку телефона. Набрал короткий номер.

— Машины есть? — осведомился он. — А когда? Минут через пять? Лады!

Не прошло и десяти минут, как он снова трясся в этой грохочущей своими винтами «стрекозе». Пилот на него не смотрел, он не переставая жевал какую-то бесконечную жвачку, и ему было совершенно наплевать на сменяющихся пассажиров, будь те комиссарами или же их подопечными.

Зелень внизу была непроглядная — недаром многие называли этот лес самыми настоящими джунглями. Но все же они быстро разыскали ту ухоженную поляну с двухэтажным домом посредине.

Савинская не вышла встречать гостя. Она сидела на веранде и пила чай. На этот раз она была аккуратно причесана, свежа и совсем не походила на старуху. Глаза ее были сонными, невероятно глубокими.

— А-а, комиссар?! — воскликнула она, будто обрадовавшись. — Я рада вас видеть, проходите!

Грумс в нерешительности остановился в дверях. Чего-чего, но подобного приема он не ожидал. Он еще ощущал в себе действие стимулятора и потому старался двигаться очень размеренно, не прилагая слишком много сил. Но тут оцепенел от нескольких слов.

Савинская уже достала чашку с блюдцем и наливала гостю чай из огромного крутобокого самовара, явно привезенного из какой-то невероятно далекой и полусказочной России. Движения ее были легки.

— Присаживайтесь, дорогой Грумс, это божественный нектар, а не чай. И не говорите ничего, я даже слушать не желаю! Сначала отдохните, выпейте чашечку, другую.

— Благодарю вас, мадам, — учтиво ответил Грумс. Он попытался улыбнуться, но не смог, наоборот, лицо его стало кислым, глаза заслезились. Ему очень не понравились перемены в хозяйке лесного жилища. Когда он летел сюда, он не хотел верить ни во что, он надеялся, что все его предположения окажутся ложными, что все развеется в прах, разнесется по ветру, а он сам просто-напросто посмеется над собой добродушно и снисходительно, как над простоватым, мнительным Диком и его впечатлительной подружкой. Но выходило иное.

— Вас будто подменили, комиссар! Что, неприятности по службе? Или вы все никак не можете найти этого парня?!

Грумс чуть не поперхнулся.

— Какого парня, мадам?

— Ну, того самого, в маске?

— Я ни черта не могу понять, мадам Савинская, вы же мне двадцать раз поговорили, что это был не человек! У меня до сих пор в ушах ваш голос стоит! А сейчас вы про парня в маске… Что произошло?!

Савинская улыбнулась широко и добродушно. Теперь пришла ее очередь смотреть на комиссара как на бестолковое, непонятливое дите. И она годилась на роль учителя-наставника.

— И все-таки, дорогой Грумс, я права — у вас какие-то неприятности, верно? Вы сегодня такой рассеянный, все путаете. Но вы не волнуйтесь, я никому и никогда, — голос ее понизился до проникновенного дружеского полушепота, — ни о чем не расскажу! Это не повлияет на вашу карьеру. Да мало ли чего бывает, я иногда и сама кое-что забываю, вот вчера, к примеру, забыла проглотить на ночь снотворное… И чтобы вы думали?

Грумс вытаращил маленькие бесцветные глазенки. Он уже готов был услышать любую вещь, даже самую страшную и неожиданную.

— Вот, и вы не догадываетесь! А я вам отвечу: я заснула и без всякого этого противного снотворного, ха-ха! — Савинская была довольна собой и это перло из нее с каждым словом, с каждым движением.

— Но…

— Никаких но, мой милейший и любезнейший Грумс, это был обычный жулик, напяливший на себя маску. Я вам по секрету скажу… я предполагаю, что он хотел спереть мою шубу! Я вам сейчас покажу, она у меня в сундуке! Я ее боюсь вешать в шкаф, сами знаете, какие тут нравы!

Грумс привстал.

— Нет-нет, ради Бога, ничего не надо показывать, я вам верю… Но, мадам, зачем вам в этом чертовом пекле шуба?! И кому еще она может здесь понадобиться?! Это же уму непостижимо! Савинская надула губы.

— Комиссар, шубу всегда могут спереть! И везде! — она говорила с ним уже менторским тоном. — А у меня она хранится как память о далекой и заснеженной родине моих родителей! Вы не поверите, но иногда, в праздничные вечера я достаю ее из сундука, расправляю, встряхиваю и набрасываю на плечи…

Она привстала и продемонстрировала всю процедуру — правда, без главной детали, но и так все было ясно. Движения Савинской были величавы, царственны.

— Вам, Грумс, этого не понять! В этой дыре…

— Но ведь был кто-то, вы не отрицаете же! — попытался вернуться к прежнему комиссар. Савинская поскучнела.

— Ну разумеется, был! Ах, Грумс, это уже ваша забота разыскивать этих мелких воришек, забудем про них! Ведь по лесу всегда бродят людишки, верно? А если вас так интересуют детали, вы лучше расспросите моего мужа, старика Савинского, как он только отыщется, он вам все расскажет!

Грумс был близок к обмороку.

— Мадам, разве Савинский не погиб?!

Она замахала на него руками, сделала строгое лицо и сказала с укором:

— Типун вам на язык, дорогой Грумс, разве можно так! Ну пропал человек без вести, потом отыщется, а может, сам придет… Как вам не совестно хоронить живого!

Больше комиссар ни о чем не спрашивал Савинскую. Он выпил еще чашечку чая, рассказал последний городской анекдот, мило распрощался с приветливой хозяйкой. И улетел.

Больше всего Киму пришлось поработать в тех местах, где Проклятого засекли с вертолетов. Это было не столь далеко от жилища Савинских, милях в четырех.

Когда Ким собственными глазами увидел эти переломанные, искореженные стволы деревьев, местами сожженных или полусожженных, когда он вдоволь набродился среди воронок и вывороченных корней, он сумел представить себе ту страшную ночную бомбежку. Это было непостижимо. Проклятый уцелел чудом! Свыше часа, в несколько заходов, его забрасывали бомбами и ракетами с самолетов и вертолетов. Судя по отметинам в земле, они шли на бреющем полете и укладывали свои «подарочки» ряд за рядом, местами и квадратно-гнездовым способом!

Ким мысленно увидал, как Проклятого швыряло ударной волной из стороны в сторону, как градом сыпались на него осколки, вывороченные деревья, обломки, обрубки, камни, комья глины… Это был земной ад! Но ведь Проклятый ушел из-под бомбежки! Вот в чем была загадка.

Ким не стал ее разгадывать. Слишком мало времени оставалось до рассвета. С помощью анализатора он собрал около трех десятков разных вещей и вещиц, утерянных здесь Гуном. Кое-что уничтожил, кое-что оставил для себя, пригодится. Но ничего припрятывать не стал. Любую возможность случайного нахождения странной вещи, пусть возможность практически и неосуществимую, он должен был исключить. И он справился со своей работой. Еще один участок был чист. Шансы на то, что земляне найдут хотя бы часть косвенных улик пребывания на их планете гостей из иного мира, все убывали и убывали, их почти не оставалось.

Несколько минут можно было потратить на отдых. Ким распластался прямо на земле, широко разбросав руки и ноги. Когда слабость охватила все тело, он перевернулся на спину. Уставился в черное усыпанное звездами небо. Где-то там была Система, в которой его сотворили. Где именно, Ким не знал. Да и какой толк знать?! Назад пути все равно не было!

Он потрогал ладонью левый бок. Выпуклость определялась совершенно четко, прощупывались два уголка и ребро. Значит, все в порядке, механизмы биотрансформации работали. А это главное! Теперь сам черт ему не брат! В любой миг, в любую долю мига он может отдать мысленный приказ этому внутреннему сложнейшему органу его сотворенного тела, и тот практически мгновенно соберет рассеянные по телу мириады микрочастиц, которые и являются по сути дела Нерожденным, соберет их в комок, свернет в биогранулу, вытолкнет ее в артерию. А тогда…

Не двинув ни рукой, ни ногой, лишь упруго оттолкнувшись от земли мышцами спины, Ким подлетел вверх живой молнией, ровно на двенадцать с половиной метров подлетел. Его когтистая правая рука сжала тельце шмыгнувшей по воздуху от дерева к дереву летучей мыши, сдавила его.

Опустился он медленно, плавно, и опять на спину.

Поднес к глазам бьющееся животное — тельце трепыхалось, пыталось вырваться. Но Ким был голоден — что делать, и ему приходилось поддерживать свои жизненные силы, полеты не проходили бесследно, а на одних стимуляторах долго не продержишься, они высасывают силы из организма.

Он неторопливо пообрывал крылья у мыши, откинул их. Потом бритвенно острым когтем срезал головку. Тельце все еще трепыхалось. Ким сунул его в рот, начал жевать. Вкус был неприятный, более того, отвратительный. Но Нерожденного сейчас мало интересовали подобные пустяки.

Анализатор молчал. Значит, поблизости все было в полном порядке. И все-таки возвращаться пока не следовало. Неподалеку протекала река. Надо было обязательно пролететь над ее руслом.

Проглотив остатки трепещущего теплого и еще полуживого мяса вместе со всеми косточками, железками и сухожилиями, Ким встал. Стряхнул с себя оцепенелость.

Он был готов к поиску.

Черное зеркало реки отражало звездную россыпь. Лететь над этим бесконечным, извивающимся зеркалом было одно сплошное удовольствие. Ким готов был лететь вечно. Да только ночь на этой планете не была вечной. Ему приходилось спешить, ведь к рассвету надо было лежать на казарменной койке. А там начнутся обычные занятия, вся эта суета и бестолковая возня, от которой не избавиться до поры!

Ему было жаль потерянного времени! Ему было еще более жаль времени, которое лишь предстояло потерять за годы вживания в эту жизнь. А как хорошо было здесь, на природе! Не надо было заниматься ненужными и пустыми делами, здесь все было прекрасным, достойным созерцания, здесь можно было наслаждаться бытием!

Анализатор показал, что вдалеке сохранился след. Ким сразу же отвлекся от созерцания красот.

Он уже понял, что к чему. Ускорил полет. Промчавшись на самой маленькой высоте около трех миль, он камнем упал в воду. И сразу ушел в глубину.

Вода была теплой и мутной. Но Ким все видел. На илистом дне лежали останки крокодила — кожа, что-то из костей. Анализатор показывал, что к ним прикоснулась рука Проклятого. Ким сообразил, Гун разорвал холоднокровную тварь надвое, ухвативши ее за челюсти, потом отведал нежного белого мясца, а остатки выбросил. Конечно, никто и никогда из землян не смог бы определить, что произошло с крокодилом! Они бы и не догадались даже задуматься над этим вопросом, попадись им останки! Все было чисто. Но Ким все-таки уничтожил и этот след.

Немного ниже по течению он обнаружил еще одни объедки, оставшиеся от Проклятого. Сжег и их. Можно было подниматься наверх. Но Ким не спешил. В воде было так приятно. Нет, что бы там ни подсказывал ему инстинкт самосохранения и внутреннее чутье, что бы ни показывали приборы, а он с удовольствием бы пожил на этой милой планетке! Не так уж здесь все и плохо было, как писали о том газеты и журналы, как болтали комментаторы по радио и телевидению! Поглядели бы они, что творится в Системе! Вот тоща бы начали ценить свое! Ну да побоку их, пускай сами разбираются, а он Нерожденный — Ким будет радоваться жизни и просто так. Жить назло всем и всему, назло землянам с их подозрительностью и завистью, назло Системе!

Он обнаружил маленькую подводную пещерку у берега. В ней было спокойно и уютно. Она могла служить отличным местом для отдыха и укрытия" Ни одна тварь не смогла бы его здесь найти! Ким задержался в этой подводной пещере. Его легкие сейчас работали в режиме жабр, и потому в пещере он чувствовал себя будто в прохладном и наполненном свежим ночным воздухом местечке. Можно было бы вздремнуть часик в этом надежном убежище. Но дело, прежде всего дело!

Мимо проплыла стайка мелких пугливых рыбешек — каждая размером в полноготка сержанта Кима. Нерожденный втянул их внутрь себя вместе с водой. Воду потом выпустил. Рыбешки были безвкусные, на девять десятых состоящие из той же воды. Но почему бы не попробовать!

Ким лежал в пещере. Анализатор молчал. Что-то внутреннее подсказывало Киму, что всего лишь пару дней назад здесь же лежал Навеки-Проклятый. Лежал и точно также наслаждался жизнью, дышал полной грудью, строил планы на дальнейшее… Ким осознал это с такой потрясающей ясностью, что ему стало нехорошо. Более того, на него навалились тягостные предчувствия.

Но нет! С ним все будет в порядке! Он выплыл из пещеры наружу, пробрался почти по самому дну к стрежню. Всплыл.

Где-то здесь должен был всплыть и Проклятый. Надо было заканчивать дело. Почти с досадой Ким оторвался от поверхности воды, взлетел. В мозгу запищало анализатор снова показывал вдаль, на склон темневшей даже в ночи горы, огромной, уходящей в поднебесье. К ней Ким и полетел.

Когда Грумс вернулся в свой кабинет, выдвинул ящик стола и обнаружил, что вымененная у вождя серая штуковина исчезла, он не бросился искать ее в других местах. Он задвинул ящик, откинулся на спинку кресла.

Все было ясно!

Но на всякий случай он вызвал Кирика, своего секретаря и помощника.

— Слушай ты, дармоед! — обратился он к старинному приятелю и собутыльнику. — Ты ничего не брал тут? Не рылся в моих сундуках?

— Жара плохо действует на твои стареющие мозги! — буркнул Кирик и вышел.

Комиссар понял, что нечего было и затевать пустого разговора. Дело понятное — кто-то шел по следам того парня в маске, или черта, или нечеловека, или мерзкой твари — все по-разному называли, и это было неважно. Так вот, кто-то шел по следам, стирал их один за другим, будто уборщица в хорошем и дорогом отеле, подхватывающая на лету каждую соринку, не давая ей опуститься на вощеный или какой иной пол! А раз этот тип шел по следам того типа, так значит, он шел и по его собственным следам, он тенью бродил за самим Грум-сом. И это было чертовски плохо! Это могло кончиться тем, что комиссару не придется дожить до заветной пенсии, а то и до завтрашнего утра! Грумс расстроился.

Но сидеть и плакать, было не в его привычке. Он уже поджидал собственную смерть, сидючи в кресле! И больше он не станет этого делать! Он найдет способ, как защитить себя, как обезвредить эту сволочь, будь она хоть самим дьяволом!

Он устроит такую западню этому гнусному и подлому дьяволу, что от него не останется ни рогов, ни копыт! Еще бы! комиссара Грумса не купишь на дешевку! Его не проведешь бабьими сплетнями! Весь мир провалится в преисподнюю, но он, Комиссар Грумс, доживет до пенсии и отдохнет на славу!

— Кирик, бездельник, ты слышишь меня! — Грумс по внутренней связи обратился к помощнику. — Немедленно ко мне рядового Дика… там сам разберешься, из поисковиков, невысокого, белобрысого! Давай, действуй!

Через полчаса Дик стоял перед комиссаром, переминался с ноги на ногу, шмыгал носом.

— Ну, выкладывай! — дружелюбно предложил Грумс. — У меня сегодня времени побольше, с удовольствием выслушаю все твои сомнения, предположения, давай!

— Не понимаю, о чем вы, комиссар, — пробурчал Дик и состроил недовольную физиономию. Грумс тяжело вздохнул.

— И не помнишь о своем визите ко мне?

— Вы меня с кем-то спутали, точно! Я пойду, ладно?

— Погоди, у тебя была подружка, мулаточка, верно?

— Верно, комиссар! Она вчера окочурилась с перепою, такие дела. Придется искать новую.

— А что говорят медики?

— Это вы у них спросите. Я думаю, пить меньше надо, вот и все! Это я могу выглушить три пузыря виски, а ей хватило одного, такие дела.

Грумс поднялся из-за стола. Подошел к Дику вплотную. Заглянул в глаза.

— А тебе не кажется, парень, — спросил он, — что и мы с тобой можем завтра окочуриться, как ты думаешь, а?

Дик пожал плечами.

— Все под Богом ходим, чего ж тут страшного, может, и мы откинем копыта, комиссар. Только я не очень спешу с этим делом!

— Ладно, идите!

У самой двери Грумс окликнул парня.

— А больше никто из ваших не подозревал этого самого, Кима? Не замечали?! — спросил он.

— Комиссар, вы перегрелись на солнышке, сказал Дик и улыбнулся.

Грумс снова плюхнулся в кресло. Попробовал ногой приподнять стол. Тот пошел вверх. Значит, стимулятор еще действовал. Грумс не стал упражняться далее, опустил стол. Ему было не до силовых фокусов сейчас.

И все же он подошел к сейфу. Вытащил один черный шарик оттуда, положил в карман. Мало ли, сейчас ему могло пригодиться все. Он даже протер свой старый, давно не используемый, ржавевший в сейфе револьвер. Сунул его за ремень, у поясницы. Но все это было не то! Все это детский лепет!

Он снова вызвал Кирика.

— Слушай, старина, — сказал по-дружески, — ты только не думай, что я спятил! Выпиши мне автомат из хранилища, у ребят не бери, не надо лишних разговоров. И приволоки сюда, ладно?

— Ладно, — ответил сухощавый и смуглый Кирик. — Но при одном условии если ты мне дашь честное слово, что не меня собираешься угрохать из этой штуковины, идет?!

Грумс расхохотался. К нему вернулось присутствие духа.

— Идет, старый шут! Я тебе даю честное слово, что я не угрохаю тебя из этого автомата! Я тебя придушу собственными руками! Давай, не тяни резину.

Когда Кирик вышел. Грумс принялся обдумывать план операции. Надо было перехватить инициативу, иначе добра не жди! Старую мегеру Савинскую этот тип-невидимка обработал. Дика тоже, его подружку вообще ухлопал. На «тропе» и в пещере никаких следов, нет их и на поляне, и у склона горы. Оставались вождь, Банта и сержант Ким. Последний был ближе всех. И Грумс решил не затягивать дела. Чего ему бояться?! Пусть только дернется этот желтолицый, кем бы он ни был, — Грумс ему двумя пальцами хребет переломит! Но только он не станет доводить дела до таких крайностей, он старый и опытный полицейский, он зайдет сбоку.

Не прошло и получаса, как комиссар стоял за небольшим заборчиком у самой стены казармы, там, где его никто не мог увидать, и наблюдал за тем, что творилось на плацу. Он не понимал, как можно в такую жарищу да еще в полном обмундировании заниматься строевой подготовкой. Впрочем парни были молодые им все по зубам.

Ким работал с рядовым составом усердно, на совесть. Грумс пронаблюдал за ним минут двадцать и пришел к выводу, что здесь все чисто — обычный солдафон, служака и ничего более. Зарабатывает себе очередное звание! Выслужился из рядовых. В части давно, все его знают как облупленного. Даже если он чей-то агент, если он подставное лицо и выполняет чью-то волю, то как он мог оказаться у Савинской?! Туда только на вертолете и доберешься! И никакие стимуляторы не помогут! Нет, враки! Этот Дик, может, и хороший парень, да видно, слишком перебирает по части горячительного, или просто мнительный. Хотя и его можно понять, ухлопали приятеля, а тела не нашли, и найти не могут. Тут поневоле станешь мнительным и запьешь!

Грумс навел справки о поисковиках. Ничего вызывающего подозрения не было. И он вернулся к себе. Он не собирался плестись в хвосте у невидимки. Надо было опередить его. Он заказал вертолет. Но не маленькую «стрекозу», а побольше, повместительнее и посолиднее. Поднял тихо, без паники спецотряд. И вылетел вместе с ним в лес, к вождю. Если этот чистильщик куда и придет, так именно туда! И прямиком угодит в западню!

Так рассуждал Грумс. План его был предельно прост. Но от сведущих людей Грумс не раз слыхивал, что все великое бывает простым. И он не сомневался. К вечеру, если потребуется, он вызовет подмогу. И на этот раз проклятущая тварь или ее пособник не уйдут, крышка им настанет! Был, конечно, и риск! Но лучше уж так, чем сидеть в кресле и поджидать убийцу. А что он заявится и уберет одного из последних свидетелей или, может, просто слишком любопытного на его взгляд, Грумс не сомневался.

Он был готов к борьбе!

Дхунго-бун Гханг не удивился, когда с первыми лучами солнца полог его пальмовой хижины откинулся и внутрь вошел желтоглазый и босой малаец в полувоенной форме. Он привык, что после двух- или трехдневной попойки к нему захаживали всякие типы. И этот был не худшим вариантом — Дхунго учился в Оксфорде на юриста, а в Москве на врача-психиатра, и он знал, что галлюцинации могут быть самыми разными, но лучше на них не обращать внимания. И он прикрыл глаза.

Его толстые и красивые жены спали. В хижине стоял мелодичный храп. Минуты через две, чтобы проверить, не испарился ли призрак, Дхунго открыл один глаз.

Малаец сидел прямо перед ним, скрестив ноги по-турецки. И ждал.

— Если ты пришел за моей душой, — просипел Дхунго, — так это слишком рано, приятель, я не собираюсь пока туда! Видал, сколько у меня баб? Их же всех надо содержать — и поить, и кормить, и… — он хотел сказать про одежду, но сообразил, что на его «бабах» практически ничего не было, и промолчал.

— Нет, я пришел не за твоей душой. Она мне не нужна!

Вождь приободрился.

— Тогда будь добр, подкати ко мне вон ту бутылочку, а?!

Малаец сходил в угол хижины за бутылкой. Откупорил ее. Поднес к губам Дхунго. Тот глотнул. И сразу ожил.

— Меня интересует бнхгуро-нгхоро, — сказал малаец.

Вождь сделал задумчивое лицо, потеребил пальцами подбородок. Он уже понял, что малаец никакая не галлюцинация и что, следовательно, с него надо хоть что-то содрать за информацию. А также и за нарушение покоя, его собственного и его любимых жен.

— Не так-то все это просто, — проговорил он загадочно.

Малаец выдернул из его руки бутылку. Наклонил ее горлом вниз — драгоценная влага полилась на циновку.

— Стой! Ты чего?! — встрепенулся вождь. — Так себя приличные гости не ведут, отдай бутылку!

— Ты видел его сам?

— Нет!

— Так чего же болтаешь, кому ни попадя?! Только теперь вождь обратил внимание на острейшие когти гостя. И все сразу понял — недаром он имел два диплома.

— Его видела только моя жена, вон та, что с краю! — проговорил он отчетливо и трезво. — Если она тебе нужна — забирай! А я ничего не слыхал, ничего не видал! — Дхунго-бун Гханг состроил лицо законченного дурака, совершенно бессмысленное и наивно простецкое.

— Хочешь, и бутылку забирай! Мы живем в глуши, нас никто не видит, никто не слышит. Мало двух жен, бери трех!

Малаец молчал. Он смотрел прямо в глаза вождю. И Дхунго-бун Гханг прикрыл глаза, размяк, заснул. Ему снилось, что малаец подошел к спящим женам, провел над ними когтистой рукой, прошептал что-то, а потом вышел. Но этот сон сразу же забылся, как забывается множество никчемных и пустых снов.

Проснулся вождь поздно. Солнце стояло высоко. Жены сплетничали в тенечке, грызли орехи. А его самого тряс за плечо комиссар Грумс. Еще вождь заметил, что в хижине стоят два молодцеватых парня в маскировочных накидках и касках.

— Чего там, война, что ли, началась? — спросил вождь, протирая глаза.

— На-ка, глотни! — предложил ему Грумс. Вождь покачал головой.

— Убери это мерзкое пойло. Говори, зачем пожаловал?!

Грумсу уже надоело за последние сутки удивляться. И все-таки он приподнял свои облезлые брови вверх. Если сам великий предводитель лесного племени Дхунго-бун Гханг, пристрастившийся к зелью еще лет двадцать назад то ли в английских пабах, то ли в московских забегаловках, отказывается от глотка джина поутру, после явной вчерашней попойки, то, значит, или мир перевернулся, или что-то у него с мозгами не так.

— Бнхгуро-нгхоро! — процедил Грумс в лицо вождю.

— Сам такой! — ответил тот. — Чего надо?

— Кто у тебя был?

— Никого!

— Слушай, я представитель власти! Если ты не перестанешь паясничать, я вынужден буду тебя арестовать!

— Попробуй, Грумс! Мои жены выцарапают тебе твои маленькие свинячьи глазки! Говори, зачем пришел?

— Что это? — комиссар сунул под нос вождю черный шарик.

— Не знаю? Отвяжись!

— Подумай хорошенько! Это же "слезы дьявола"?! Вождь почесал переносицу, потом поскреб ногтями под мышками. После раздумий сказал глухо:

— Наверное, Грумс, это твое собственное дерьмо! Комиссара начинало трясти. Он был вне себя от бешенства. И он. злился не столько на вождя, сколько на того, кто повсюду опережал его. Он бы придушил собственными руками этого поганого ублюдка, он бы стер его с лица земли! Лишь бы только он попался в его руки. Но похоже, на этот раз западня останется пустой. Пора сматывать удочки! Эта тварь сделала свое дело и больше сюда не заявится. Надо искать новое место. И все же он еще раз переспросил:

— Дхунго, ты большой и хороший человек! Я тебе привезу двадцать ящиков джина, клянусь! Скажи прямо, не юли, неужто ты ни черта не помнишь?! Ну! Я тебя прошу, ответь!

Вождь улыбнулся открыто и простодушно. Положил руку на плечо Грумсу. Чуть сжал ладонь.

— Комиссар, мы же с вами интеллигентные люди, ну зачем нам пудрить друг другу мозги, ну, подумайте, — проговорил он с душевной теплотой и особой мягкостью в голосе. — Я вам тоже клянусь, что моя твоя ни хрена не понимай!

Если бы не эта дурацкая необходимость отбывать положенные часы на плацу или в казарме, Ким давно бы уже справился со всеми делами и мог бы преспокойненько затаиться.

Но с реальностью приходилось считаться. Все ниточки вокруг самого себя он обрубил в течение двух дней — если ищейки и заинтересуются чем-то, так их интерес быстро угаснет, сами отвяжутся — поймут, что ловить им здесь нечего!

Оставались, правда, еще кое-какие свидетели, помнившие о Проклятом. Но Ким не спешил прочистить их мозги. Он знал, что им и так ни один нормальный человек не поверит, ведь оба свидетеля сидели в психушке — расположенной далеко за пределами городка, в тихой сельской местности лечебнице, предназначенной для тех, у кого или нервишки подрасшатались или произошел сдвиг по фазе. Нерожденный, вселившийся в Кима, используя запасы его же мозга, быстро овладел и специфической терминологией и жаргонными словечками — потому он все называл своими именами. Он вообще начинал забывать про существование Системы, про тамошние порядки — на черта они ему здесь, на земле — матушке?! Ты чего, заснул, Ким! — сержант из соседнего взвода ударил его по спине. Сегодня жалование выдают! Или ты хочешь, чтоб твой конвертик так и остался лежать невостребованным?

Ким широко улыбнулся, затряс головой — так, что длинный козырек его форменного кепаря тоже затрясся в такт движениям.

— Не бойся, дружище, чего-чего, а про деньжата я никогда не забуду!

И он направился к штабному зданию. Все было как нельзя кстати. Он ведь и на самом деле забыл, что сегодня не простой день, а пятница, что сегодня жалованье выдают — а значит, после трех гуляй, служивая братия! Большинство из поисковиков направится в бордели и бары, на дискотеки и в прочие увеселительные места. А с ними пойдет и он, Ким…

Конвертик был потолще, чем раньше. После смерти Тукина это была первая выплата, первая Кимова сержантская получка. И к нему, разумеется, тут же привязались парни из отряда.

— Это дело надо обмыть, Ким, не жмись! — сказал один, преграждая путь. Другой зашел сбоку.

— Повышения не каждый день бывают, с тебя причитается, старина!

Остальные помалкивали. Но на их лицах было все и так написано достаточно ясно. Выпендриваться не стоило. И Ким сказал, громко сказал, чтоб все слышали:

— В семь вечера у "Веселой вдовушки", лады?! Упрашивать никого не пришлось. От него тут же отвязались. Ким все рассчитал, к семи он должен был полностью освободиться, даже пораньше на часок. Но этот час он оставлял на всякий пожарный случай, мало ли чего! К тому же, сейчас был день — по воздуху не полетишь, десятиметровыми прыжками по шоссе или обочине не помчишься! Все надо было делать самым обычным образом, по-человечески. Но в любом варианте он уложится в отведенное время. До психушки сорок минут езды на автомобиле, а это сущие пустяки.

И все-таки он забежал в казарму, быстро переоделся в штатское — черную майку с желтой надписью «Колорадо», короткие белые шорты, кроссовки. Перекинул через плечо сумку, в которой было все необходимое. И выскочил наружу.

Он не пошел к контрольно-пропускному пункту. Оглядевшись внимательно и проверив себя с помощью анализатора, утвердившись в мысли, что за ним не следят, он перемахнул в глухом местечке через ограду.

Остановить машину на шоссе удалось не сразу — народ пошел недоверчивый, да и банда ведь продолжала шалить в окрестностях, а потому и поводов для особой доверчивости ни у водителей, ни у пешеходов не было. Но, наверное, сороковая или даже пятидесятая по счету машина, из проезжавших мимо, притормозила.

— Залезай, парень! — сказал небритый и мордастый владелец легковушки. Только учти, я задаром не подвожу! Куда тебе?

— Да тут по пути, — Ким назвал нужное место, но чуток с переездом, на всякий случай.

— Двенадцать монет!

— Ладно, трогай!

Легковушка дернулась, затарахтела — она была старой модели. Но для Кима это не имело никакого значения.

— Слушай, парень, — полуобернулся к нему водитель, — я тут не часто бываю, только проездом. Но слыхал одну залепуху про вас, в центре слыхал, там болтают, что у склона черти завелись, а может, инопланетяне! Ты мне растолкуй это дело, а?

Теперь Ким повернул к нему свое желтое скуластое лицо.

— Годится! Только ты учти, я даром информацию не выдаю, понял?

— Сколько? — по-деловому спросил небритый.

— Двенадцать монет, — ответил Ким и улыбнулся еще шире.

— Идет!

Небритый был явно свойским парнем. С таким можно было иметь дело. Но в другой раз.

— Тут и вправду завелись инопланетяне, ты прав! — сказал Ким. I

— Да ну?!

— Вот тебе и ну!

— Сам-то видал?

— И видал и слыхал.

— Ага, загинай! Еще скажи и на одном толчке сидел?! — небритый рассмеялся собственной остроте. Ким его не поддержал.

— Тут есть инопланетяне, — проговорил он, только ты ответь мне честно, как настоящий мужик, чего бы сделал, если б повстречался с пришельцем, а?

Водитель поскреб большим пальцем левой руки недельную щетину, задумался. Потом сказал:

— А черт его знает, может, донес бы в бюро расследований, а может, попросил бы чего.

— Ну, из бюро бы тебя, знаешь, куда послали?!

— Догадываюсь!

— А просить бы чего стал? Небритый снова задумался.

— Как это чего, — произнес после минутного замешательства, — машину новую, мешок монет, бабу другую… ну чего еще? А-а, вон, — он оттопырил губу, — чтоб три зуба заново выросли… Да нашел бы чего попросить, встретился бы только!

Ким поглядел на него очень серьезно.

— Ты что, думаешь, инопланетянин-пришелец это золотая рыбка, что ли? спросил он.

— Тут ты прав, парень! — отозвался небритый. — Это я загнул, точняк! Я те вот что скажу, я б от него драпанул бы, чтоб не сожрал или еще чего не сотворил… Ну, а если б он меня поймал, тогда б чего-нибудь точно выпросил, что ж я, болван последний, чтоб такой случай упускать!

— Ну, тогда не упускай, проси, — предложил Ким.

— Это у тебя-то?!

— У меня!

— Кончай загибать! Ты лучше рассказывай, как условились!

Ким поднял руку на уровень лица небритого. На ней, разумеется, уже не было никаких когтей.

— Ну, в таком случае я тебя попрошу кое о чем, хорошо? — проговорил он.

— Чего-то ты мне не нравишься, парень! — буркнул водитель, но ходу не сбавил.

— Это дело вкуса, — отозвался Ким. — Так вот, я тебя очень попрошу, чтобы ты забыл о нашей встрече, забыл обо мне и нашем разговоре. А еще я тебя попрошу, чтобы ты перестал трепаться о всякой ерунде! Ну сам подумай, какие в наше время черти и инопланетяне! Правда ведь?! Зачем распространять ложные слухи?! Не надо этого делать! Понял?

Водитель молчал.

— Вот и договорились, ты обо всем забыл! И меня здесь нет!

Водитель не ответил. Да он и не мог ответить. Он был один в машине. Ему это не просто казалось, а он совершенно точно знал, что едет от самого Дронкса один, едет уже четыреста миль, что он никого не подсаживал и никогда ни за какие коврижки не подсадит — была охота связываться с незнакомцами, сейчас любой из них мог оказаться убийцей и грабителем на черта ему искать на свою задницу приключений!

Так он и добрался до дальних загородных поселений — в полной уверенности, что едет один. Высадил там Кима, даже не взглянув в его сторону, тут же газанул, умчался. И если бы кто-нибудь спросил его, зачем он приостановил машину, проехав на полторы мили дальше психушки, он бы посмотрел на вопрошающего как на сумасшедшего и не счел бы нужным даже ответить ему.

Часы показывали половину четвертого. Но Ким не следил за стрелками и цифрами. У него были свои, внутренние часы.

До психушки он добирался пешком, задворками.

Перемахнул через двухметровый забор с шипами поверху. В мозгу попискивало — это анализатор предупреждал о наличии следов, оставленных Проклятым и о возможной опасности. Но Ким и без него знал, куда он идет и зачем.

Внутренняя территория лечебницы была обсажена ровными, доходящими до пояса человека кустиками. Они шли рядами. Разрозненно торчали одинокие деревья. Спрятаться за ними было непросто. Но пока и не было нужды прятаться. В этом глухом местечке жили, видно, спокойно, не таясь и не боясь никого, даже буйных пациентов лечебницы. Наверное, те находились под строгим контролем. А может, персонал и не слишком много времени уделял слежению да наблюдению за посетителями и постояльцами совсем по другой причине. Для Кима это было не столь важно. Он шел к цели, и уже ничто не смогло бы его остановить. Даже сам он захоти вдруг повернуться и уйти без явной причины, ничего бы не вышло. Программа, заложенная в Нерожденного, работала. И она гнала его вперед.

Вышедшего из-за угла пристройки санитара Ким усыпил на месте, сразу. Тот даже не увидал его, закрыл глаза, присел на корточки, а потом и завалился набочок. Он не проснется до вечера, если кто-нибудь не растормошит его.

Входов было несколько — основной, черный, хозяйственный, подвальный. Ким шмыгнул в хозяйственный — там было проще пройти и остаться незамеченным.

Все пространство у дверей, за ними и в коридорчике было заставлено контейнерами. Ким вьюном проскользнул между этими огромными и плотно составленными ящиками. Заглянул в маленькое зарешеченное окошко. Там, в довольно-таки большом помещении человек двадцать больных в пестреньких халатиках мыли посуду. За их спинами виднелся суперсовременный моечный аппарат. Но Ким сразу смекнул — трудотерапия! Ничего, это дело полезное. Но не для него. И он стал пробираться дальше, по коридорчику, туда, где помигивала синенькая лампочка.

Анализатор все время пищал. Но Ким не обращал на него внимания. Открыть запертую дверцу для него не составляло труда, он лишь запустил в замочную скважину длинный коготок, отросший на глазах, поковырялся там с минуту, и дверь распахнулась.

Похоже, Ким оказался недалеко от цели. Тишина и пустые освещенные зеленым светом коридоры говорили о том, что блуждать ему недолго. Видно, именно тут содержались те, кто был особо опасен, кого не выпускали в другие помещения, а тем более во двор и на улицу, в садик.

Он заглянул в один глазок: тощий и совершенно голый человек отбивал земные поклоны, один за другим. В следующей палате-камере немолодая парочка предавалась любовным утехам, рядом на табурете сидел санитар и пускал слюни. Ким прошел дальше. Но больше не глазел в кругленькие дырочки, он почувствовал, что здесь нужных ему людей нет.

В центре небольшого холла виднелся столик с креслами по краям. Но никто в них не сидел. Ким подошел ближе и увидал плотно сомкнутые двери лифта. Ни кнопок вызова, ничего похожего на них не было. Он оглянулся — окно зарешечено. Да и стекло — явно пуленепробиваемое. Пришлось вернуться и искать другой путь.

А время шло. Парни из его отряда, небось, начищали свои перышки, готовились к грандиозной попойке. Иначе и не могло закончиться предстоящее застолье — будет попойка, будут девицы, будет драка — все будет в "Веселой вдовушке". Только вот к этому времени надо успеть замести последний след.

На третий этаж Киму пришлось ползти по внешней стене, ощупывая почти каждый миллиметр ровной кирпичной кладки. Но главное, снизу его никто не видел.

Все остальные трудности были преодолимы. Правда, стена была гладенькой без карнизов и бордюрчиков, и долго пришлось перемещаться, присасываясь к ней, по горизонтали, прежде чем он обнаружил открытую фрамугу.

Ким ужом проскользнул внутрь. Напугал молоденькую медсестру. Та выронила какую-то склянку и застыла с раскрытым ртом. Но Ким не позволил ей опомниться, тут же усыпил и ее. Лишь потом оттащил тело к креслу, усадил в него, хотя нужды в этом не было. Заглянул в первый же глазок — на полу билось в истерике неопределенного пола существо. Ким прошел мимо. Анализатор пищал все сильнее. Еще в двух камерах-одиночках сидели какие-то звероватые типы со страшными бандитскими рожами. В четвертой был Хромой.

Ким потянул на себя ручку. Дверь не поддалась. Замок был тройной, и с ним пришлось повозиться. Когда Ким вошел внутрь, он первым делом залепил пластырем глазок. Уже потом обернулся к Хромому.

Безобразный лысый толстяк с совершенно идиотским лицом сидел на пластиковом мягком унитазе и пускал пузыри из носа. Слюни текли на подбородок, висели на нем мутными сосульками. В камере стояло жуткое зловоние. Но Нерожденному было все равно, чем пахнет, розами или дерьмом. Это была его работа.

— А-а-а, — обрадовался чему-то Хромой, — опять пришел, ну заходи, заходи, только у меня ничего нет…

Ким подошел ближе, заглянул больному в глаза. Ни черта человеческого в них не было! Это были глаза даже не животного, в тех виден явный разум, сметка, понятие, это были глаза насекомого — стеклянные, холодные и пустые.

— Заходи, заходи, — повторил Хромой. Ким усилием воли заставил больного сосредоточиться, собрать остатки разума, пусть ненадолго, пусть на несколько секунд. И спросил:

— Что ты видел на тропе? Хромой прохрипел невнятно:

— Дьявол, всем конец, это дьявол, он приходил за нами, ты тоже дьявол, я все вижу…

Ким понял, что каким бы безумным ни казался н первый или второй взгляд человек, внутри, в глубине сознания и подсознания у него всегда что-то сохраняется.

— Не было никакого дьявола, понял! — сказал медленно, с нажимом.

— Был! — ответил Хромой, упал с унитаза, пополз к Киму. — Был!

Тот поднял руку, провел ею над головой Хромого, заглянул в безумные мутные глаза.

— Повторяй за мной: не было никакого дьявола! ничего не было! ты все забыл! ты ничего не помнишь! не было никакого дьявола!

Хромой протянул к нему скрюченные грязные пальцы с обгрызенными ногтями.

— Был дьявол! — сказал он, захлебываясь и теряя голос.

Ким подумал, что и здесь попадаются крепкие орешки. Но это его не смутило. Внушение должно было сработать, безотказно сработать!

— Ты все забыл! — он поднял обе руки, принялся делать пассы над лицом Хромого. — Ты все забыл! Твой мозг чист как у младенца! Ты все забыл!

Хромой неожиданно попятился от внезапного гостя. Глаза его прояснились. Он выставил вперед дрожащий палец. И закричал почти в полный голос.

— Я ничего не забыл! Это ты дьявол!!!

— Молчи!

— Нет!

— Я приказываю тебе замолкнуть! И все забыть! Хромой упал на колени, закашлялся.

— Приказываю — все забыть!

Безумные глаза утратили ясность. Но из горла вырвался сип:

— Я все помню! Убирайся отсюда, дьявол!

Ким улыбнулся. Прислушался к анализатору — тот пищал без умолку. И немудрено!

— Хорошо, старик, ты сам выбрал свою судьбу, я не хотел тебе причинять зла… Впрочем, для тебя и это будет добром!

Хромой погрозил пальцем.

— Помню! Помню все!!! Ким кивнул.

— Ладно, помни! Я не сумел повлиять на твою память и твой мозг. Но это не означает, что я такой уж бессильный! Слушай меня! Ты сейчас умрешь от инфаркта, твое сердце не выдержит, понял? Так и установят врачи потом, по трупу, мол, сердце не выдержало! Ладно, начали! Раз, два, три! Раз, два, три!!!

Хромой схватился рукой за грудь.

— Видишь, ты уже почувствовал, как сбивается ритм, — проговорил Ким с усмешкой и зачастил: — Раз! раз! раз! два! три! — Он все убыстрял и убыстрял счет.

Хромой сначала налился пунцовой краской, потом позеленел. Он обеими руками держался за грудь, но не мог сдержать рвущегося наружу сердца.

— Раз, два, три, раз-Хромой упал. Из открытого рта хлынула кровь. Ким отступил к двери. Содрал пластырь с глазка.

— Вот и хорошо, так будет всем хорошо, — пробурчал он под нос. — Так никто никогда ничего не узнает.

Он вышел. В коридоре было по-прежнему пустынно и спокойно.

Но анализатор надрывался! Киму было ясно, в чем дело. Ведь в соседней камере-палате сидела та самая Пак Банга, что также любила путешествовать по «тропе».

На всякий случай Ким прошелся в один конец коридора, потом в другой. Нет, все было спокойно. Анализатор реагирует лишь на эту спятившую наркоманку, больше ни на кого! Оставалось довершить начатое! И все! Он будет свободен! Он отслужит еще год, от силы, полтора в шкуре этого незадачливого узкоглазого паренька, и конец! Прощай, сержант Ким! Ты останешься в гарнизоне, будешь гонять своих парней-поисковиков, будешь пыхтеть с ними на плацу и снарядах, бегать о ними по горам, получать раз в неделю приличное жалование, ходить по борделям и кабакам, поднакапливать деньжат, чтобы когда-нибудь, на старости, открыть свою овощную лавочку, а может, и погребок…. Тебя будут повышать, уважать, любить, ненавидеть, бояться, все будет, старина Ким, лишь одного не будет!. Ты никогда не вспомнишь про всю эту историю! Никогда тебе в голову не придет шальная мыслишка, что будто бы происходило с тобой что-то неладное, нет, не придет! На твоем брюхе не останется даже маленькой ниточки шрама — все срастется, все заживет, и ты не узнаешь, как в твоем теле выращивались необходимейшие для Нерожденного вещи и как он сам жил в твоем теле! Да это и на зачем тебе знать, Ким! С тобой будет все в полном порядке! Если, конечно… Нет, никаких «но», никаких «конечно», все будет в норме, Ким!

Он постоял несколько секунд перед дверью, за которой скрывалась последняя свидетельница. Заглянул в глазок — Банга спала. И запустил в скважинки сразу три ногтя-коготка.

Черная сумка, висящая на длинном ремешке за спиной, тяжело колыхнулась. Круглое ядрышко аннигилятора надавило на поясницу. Все было тихо. Все было нормально! Ким провернул три замковых механизма одновременно и, не вынимая ногтей из скважин, потянул дверь на себя. Она не поддалась. Тогда он толкнул внутрь. Дверь держалась. Лишь с последней попытки он сообразил сдвинуть ее в сторону — дверь легко уехала в стену, но тут же, пропустив Кима, вернулась на место. Ему понравилось, что в клинике нестандартный подход не только к пациентам, но даже к камерам и дверям. И все же сам он поступил стандартно. Проверил дверь, залепил глазок.

Банга спала. Он подошел ближе. Ткнул ее мыском под ребра, совсем тихо ткнул. Пак открыла глаза.

— Опя-ять! — простонала она.

— Нет, — сказал Ким, — я тебе не мерещусь, Банга. Я пришел к тебе наяву. Поговори со мной!

— У тебя есть ширево?

— Нет.

— И курнуться нету?!

— Нет, Банга, я не увлекаюсь этими делами.

— Тогда проваливай!

Ким присел на корточки перед ней.

— Проваливай, кому сказала!

— Не спеши, давай потолкуем.

— Ты легавый, да?

— Нет, — Ким опять улыбнулся, — я совсем из другой конторы! Расскажи мне, что ты видела на тропе? Пак устало выдохнула. Закрыла глаза.

— Всем нужно знать одно и то же! Это бред какой-то! На черта тебе сдалась эта тропа, легаш?!

— Я хочу знать, как выглядел в ту минуту Проклятый, как он ушел от вас.

— Кто? — удивилась Пак, открыла глаза.

— Проклятый! Говоря попросту, тот самый парена, которого за преступления вышвырнули много-много лет назад из нашей звездной системы, тот самый, которого не принял и ваш мир.

Банга подозрительно уставилась на гостя.

— Вот кто по-настоящему чокнутый! Вот по кому психушка плачет! — просипела она.

— А ты подумай, — ненавязчиво продолжал Ким. — Подумай хорошенечко, кого ты видала? Это был человек?

— Не-ет!

— А почему же ты удивляешься?

— Я не верю во все эти побасенки! У меня собственная башка набита всякими тварями и всякой дрянью! Мне еще инопланетян не хватало! И вообще, чего это ты разоткровенничался? Думаешь, я тебе все выложу, а ты меня пришьешь, и никто не узнает про нашу беседу, так?!

— Нет, я тебе прямо скажу, убивать тебя не для чего, ты просто позабудешь все! Все полностью: и про «тропу», и про «нечеловека», и про мой приход… а потом тебя выпишут, и все будет для тебя как прежде!

Пак с трудом разогнула скрюченную спину. Встала.

— Ну, и чего тебе надо?

— Куда он пропал?

— Не знаю! Он влез на дерево, весь искалеченный, я видала таких лишь валяющимися на мостовой после взрыва — с оторванными руками, с вывалившимися наружу глазами, с вывороченными кишками, всех в крови — это у нас, когда боевички баловались. Так вот, этот твой приятель выглядел еще хуже! Но он умудрялся ползти по стволу, а потом впрыгнул в какую-то темную штуковину с плоским днищем. Она сразу улетела и стало светло. А потом так громыхнуло, что у меня уши заложило. Но громыхнуло далеко, внизу, у выхода в пещеры, понял?! Его, небось, развалило в пыль! Только ведь он все одно не жилец был, ясно! А я приторчала, там же приторчала! Меня и повязали, легавые суки!

Ким выслушал рассказ молча. Он все и так видел примерно в таком же свете. Черт возьми, сколько пришлось вытерпеть Проклятому! Как с ним обошлась судьба! А он сам, Нерожденный в шкуре Кима, что сделал он?! Ему стало совсем тошно!. Но ведь в его памяти, в его свернутом мозгу была заложена программа устранения Проклятого! Что он мог сделать?! И все равно ему было не по себе. Но ничего, это пройдет! Сейчас он обработает эту бабу, и все!

— Ладно, Пак! Тебе скоро будет лучше! А сейчас все начнешь забывать. Зачем тебе в мозгах хранить всякую пакость?!

— А ты тоже оттуда? — с опаской спросила Пак.

— Да, я именно оттуда. Но ты не бойся!

— Странно.

— Ну что тебе странно? Успокойся! Сейчас ты все это позабудешь.

— Погоди!

— Ну?! Что еще!

Пак очень волновалась.

— Странно, что вас оттуда так много! Вы, наверное, мне мерещитесь все же, точно, мерещитесь! В жизни так не бывает!

Ким нахмурился. Анализатор уже не пищал, а сиреной ревел в мозгу. Но он ничего не мог понять.

— Почему много? Что ты говоришь?!

— А то!

— Поясни!

— Тут еще один приходил, толстый такой, его краном не подымешь! затараторила Пак. — А он на одних ладошках по стенам и потолку ползал, как муха, еще похлеще! Вот так-то!

Ким схватил ее за плечи, встряхнул с силой.

— Кто это был?! Отвечай! Кто?!

— Это был я, Ким! — раздался из-за спины приглушенный голос,

Ким обернулся.

Спиной к запертой двери стоял толстяк в светлом костюме, поверх которого был напялен огромный бронежилет. На голове у толстяка была надета сетчатая металлическая маска-экран. В руках он держал автомат. Держал, наставив дуло прямо в лицо Киму. По обе руки от толстяка стояли восемь здоровенных парней в таких же сетчатых масках. Четверо из них держали наперевес ручные крупнокалиберные пулеметы, у двоих на плечах лежали короткие и толстоствольные гранатометы — острия гранат также смотрели Киму в лицо. Еще двое придерживали за края свернутую, крупноячеистую сеть.

— Это западня, Ким! — сказал толстяк почти ласково. — Ты сам вошел в нее! Вошел на приманку! Вошел и захлопнул дверь. Что делать, Ким, но ты попался, не надо дурить!

Нерожденный решал, что же предпринять. Его мозг работал сейчас с тройной нагрузкой. Когда они успели войти? Видно, тогда, когда Пак орала. Он не услышал! Здесь мягкие полы. Нет, все равно это непростительная ошибка — так попасться!

— Спать! Все спать! Немедленно спать! — выкрикнул он и послал гипнотический заряд чудовищной силы, способный уложить армию.

Пак рухнула на пол, словно у нее подрубили ноги. Но толстяк и солдаты стояли.

— Спать!!!

— Не дури, Ким! Ты видишь эти штуковины? Ты сам должен понимать, что экраны не пропустят твоих сигналов. Не дури. Сбрось сумку и ложись на пол!

Западня захлопнулась. И бежать было некуда. Ким метнулся к стене. Мгновенно из его пальцев выскочили наружу острейшие плоские когти. Он наискось резанул по пластику, ухватился за край, отодрал пластинку шириной в два метра. И тут же ударил кулаком в стену — кирпичи должны были вылететь огромным сцементированным куском… Но они не вылетели. Их не было. Под пластиком высвечивались тусклая стальная стена.

— И так везде, Ким. Не рыпайся, не трать понапрасну сил и времени! Ложись!

Ну уж нет, решил Нерожденный, здесь вы из гранатометов палить не станете, самих себя поубиваете к чертям! Нет! Не бывает безвыходных положений! Мы еще потягаемся, кто кого! И он резко взлетел вверх, под потолок.

Пулеметная очередь прозвучала глухо. Пули не рикошетили, они вязли в пластике. За первой ударила вторая, потом еще две, потом все смешалось в общем треске. Киму задело лишь плечо да немного левую ногу. Это было ерундой. Но все-таки они прижали его к полу, не давая подняться вверх.

— Завязывай, Ким! Ты всем надоел уже! Парням пора на обед, не зли их!

Ускорив все реакции в организме мысленным приказом, Ким перешел в более быстрое временное измерение и молнией метнулся на толстяка. Он должен был повалить его, сокрушить, пробить себе дорогу к двери — и один землянин не смог бы выдержать подобного натиска… Но толстяк мощнейшим ударом в челюсть отбросил его к противоположной стене.

Ким попробовал прорваться еще раз, потом еще. Но исполинской мощи удары повергли его наземь, оглушая. Толстяк был силен как динозавр. Лишь чуть прочухавшись, Ким вспомнил слова Банги. Точно! К ним попали стимуляторы! Иного быть не могло. Но это означало, что он обречен, ведь придется вести схватку на равных даже с перевесом на их стороне. А это было равносильно битве с паровым катком.

Оставалось еще одно средство. Оно висело в сумке за спиной. Но к нему следовало прибегать лишь в крайнем случае.

— Все, Ким! Понимаешь, все! Западня захлопнулась! В ярости он изрезал бритвенными когтями весь пластик, поотдирал огромные куски. Но везде посвечивала сталь. Он швырял эти куски в солдат, пытаясь отвлечь их, ослепить. Но парни были, видно, привычные к потасовкам, они знали, как себя вести.

Очередной удар толстяка свернул Киму челюсть на сторону, сплющил нос. Ребра у него были и так уже переломаны. Но Ким держался. Держался, потому что внутри него был Нерожденный! А это существо не так-то просто уничтожить!

В какой-то неуловимый момент на него набросили металлическую сеть. Он тут же разорвал ее в клочья, не дав себя повалить, сбить с ног. Силенка еще была в этом теле!

В руках у парней появилась новая сеть. Они выжидали момента. Но и он выжидал. Он уже понял, что никакого подкрепления не будет, что надо их давить, пересиливать по одному, что парни сломаются, что не выдержит даже этот наглотавшийся стимуляторов суперсилач. И он снова и снова бросался на них, пользуясь тем, что оружие пока они против него не применяли.

Троих удалось уложить. Но остальные держались. Они стояли насмерть, не уступая ни пяди. Ким потянулся к заплечной сумке. Но толстяк и тут опередил его.

— Давай! — прозвучало визгливо.

И одновременно пять очередей ударили в Кима. Били по рукам и ногам.

Кожа ошметками летела по углам, капли крови разлетались, будто из центрифуги, скрипели и скрежетали кости, оторвало четыре пальца, пробило колени, лодыжки, перерубило все сухожилия на правой ноге… Но Нерожденный держался. Он не хотел сдаваться. Титаническим усилием он восстанавливал поврежденные ткани. И держался!

И все же, когда его рука уже вытащила из черной сумки небольшой, размером с детский мячик или апельсин, шар, и когда ослепительная вспышка должна была сжечь не только всех стоявших на пути, но саму пластиковую стену, пробить дыру в стали, на Кима снова обрушилась тяжелая сеть. Одновременно глухо бухнул гранатомет — руку вместе с зажатым в ней аннигилятором вырвало из плеча, отбросило в угол. Едкий дым заполнил и без того продымленную, загазованную камеру. Отрикошетившей гранатой изуродовало и повалило на пол двух парней, стоявших впритык с толстяком. Но сам толстяк уцелел. Он без передышки всаживал пулю за пулей в истекавшего кровью Кима. И сам не верил ничему из происходящего. Да, комиссару Грумсу казалось, что это бред, паранойя, помноженная на шизофрению и все психозы вместе взятые! Этого просто не могло быть! Но все это было!

Уже с оторванной рукой и перебитыми ногами Ким бросился на комиссара. Но тот сбил его на пол, чуть не оторвав при этом ударе самой головы!

Нерожденный тут же вскочил. Его мог спасти только аннигилятор. И он прыгнул в угол, где лежал шар. Несколько очередей врезались в его тело. Плетью обвисла левая рука. Он скинул кроссовку, попробовал зацепить шар пальцами ноги — из них мгновенно выросли длинные цепкие когти. Но и это не получилось! Очередью оторвало ногу у самого колена. Нерожденный стал падать. И в этом падении ему в трех местах перешибло хребет.

Он рухнул на пол мешком. И все-таки он пополз к выходу, извиваясь изуродованным, окровавленным телом, отталкиваясь от пластика единственной, искалеченной ногой. Глаза у него вытекли. Из дыры в черепе студенисто свешивались, трепеща, подрагивая, мозги, они тоже начинали вытекать… Но он полз. Он не хотел погибать. В запасе у него оставалось последнее средство.

Он смог доползти лишь до середины камеры, тело обмякло, дрогнуло, застыло.

— Спекся! — сказал Грумс не своим голосом. И сделал шаг вперед.

Парни, содрав с себя маски и сетчатые экраны, тяжело отдувались. Они еще не могли разговаривать. Лишь смотрели друг на друга полубезумными глазами — в таких переделках им бывать не доводилось.

Комиссар Грумс подошел ближе к истерзанному Киму, точнее, к его изуродованному до полной неузнаваемости телу.

— Да, он готов! Он не менее мертв, чем его оторванные руки и ноги!

Комиссар нагнулся над трупом. Ему было интересно посмотреть на столь выносливое и неумертвляемое существо, которое он все же прикокошил! Прикокошил и слава Богу! Теперь он точно дотянет до пенсии! И отдохнет всласть! И не просто дотянет, а с повышением, с прибавкой жалованья! Все, никакой это не бред, это правда! Его взяла, он победил их всех, черти бы их побрали, кем бы они там ни были! Он их пересилил! Все внутри у комиссара Грумса торжествовало и пело. Это было счастливейший миг в его жизни. Это был его звездный час! Впереди — рай земной, садик с гладиолусами, домик, жена, внуки, и покой! покой!.

Ким был убит. Но Нерожденный еще пребывал на самой кромке жизни и смерти. Он проваливался из тьмы на свет и из света в тьму, все перемешалось для него. И все же он решил использовать последний шанс. Он собрал в момент просветления все силы, взвинтил себя — и тут же мириады микрочастиц, разбежавшихся по телу бывшего Кима, собрались воедино, сконцентрировались в сверхплотном кругленьком шарике… шея убитого неестественно вывернулась, набухла, вспучилась. С маленьким кровавым фонтанчиком из нее вырвалась наружу биогранула. И тут же вонзилась в сонную артерию склонившегося над трупом комиссара Грумса.

Никто из парней ничего не заметил.

Лишь один вяло спросил:

— Ну чего там, комиссар? Шабаш, что ли?! Тот, к кому адресовался вопрос, сходил в угол камеры, подобрал забрызганный кровью шар, обтер его, сунул в карман. Потом еще раз оглядел поле боя и произнес бодро:

— Все, парни! Мы покончили с этой тварью! Мы выиграли! — и весело подмигнул.

Парни заулыбались в ответ. Они не знали, что стоящий перед ними толстяк вовсе не комиссар Грумс.