"Бенджамин Розенбаум. Дом за вашим небом " - читать интересную книгу автора

мы растворялись в соленых морях, нас перемешивали потоки кварков в глубинах
нейтронных звезд, нас вбирал в себя лабиринт гравитационных искажений между
черными дырами... Мы обретали друг друга, сливались в промежуточные звенья,
вели архивы Бытия... Мы строили дворцы - мегапарсеки неисчерпаемой материи
мудрости, в каждом грамме которой кипели общности нашего Я... О, славные,
зрелые годы!
Теперь наша вселенная стара. Дыхание вакуума - прежде лишь шепот,
который мягко разводил нас в стороны, - ныне достигло состояния чудовищного
шторма. Пространство расширяется быстрее, чем свет может пересечь его. Наши
дома обречены на одиночество; между ними лишь мрак и пустота.
Чтобы выжить, мы остываем. Теряем скорость мыслительных процессов, хотя
в теории их импульс может угасать бесконечно долго. Сужается диапазон
частот; нам приходится экономить силы. Мы вырождаемся.
И смотрим на священника, на его крошечный домик за пределами нашего
мира. Матфея мы создали очень давно, здесь тогда еще сияли звезды.
Там, в протосфере, на границе с космосом, он творит что-то новое.
Какая расточительность: отправить микрочастицу себя к его жилищу. Кто
из нас решится на это?

Отец Матфей молится.
"О Господь Вседержитель Безначальный, пред величием чьим я ничтожен,
как цифра шесть пред бесконечностью; о Благодать Животворящая, что вне
скверны и лютости бытия нашего, даруй мне частицу силы Твоей и долготерпения
Твоего. Не для себя молю, Господи, но для паствы Твоей; для мириадов Твоих
вочеловеченных подобий. Да святится Имя Твое во веки веков. Аминь".
Завтрак преподобного остывает перед ним нетронутый. (На самом деле это
утренний комплект стандартных, но приятных проверок системной базы данных,
но вы можете представить себе густую, дымящуюся овсянку, приправленную
мятой.)
Одна из птиц спархивает на стол. Это Джеффри, старейший из попугаев.
Когда-то он был константным сгустком плазмы в гелиопаузе смоделированной
звезды.
- Забери ключи, Джеффри, - произносит Матфей. Попугай смотрит, склонив
голову набок:
- Зачем ходить в хранилище, если потом ты становишься грустным?
- Они страдают. Темные, запуганные, жестокие друг к другу...
- Брось. Жизнь полна боли. Болит - значит живет! Лишения! Борьба!
Роковое стремление размножаться в обреченном мире! Все рождается в боли. А
твои дела плохи - слишком привязался к разумной жизни. Муки внешние питают
муки внутренние! - Попугай склоняет голову на другой бок и продолжает: -
Прекрати лепить нас в таких количествах, если боль не по нраву.
На Матфея жалко смотреть.
- Что ж, хотя бы спаси тех, кого любишь. Возьми их сюда.
- Как я могу, они не готовы. Помнишь, как случилось с Селевкидами?[4]
Джеффри фыркает. Еще бы не помнить - высокоорганизованные полчища
жестоких захватчиков, стремящихся к абсолютной власти. В течение бесконечно
долгих эпох они крушили дом Матфея, пока священник не заточил агрессоров
обратно в их имитацию мира.
- Я тогда предупреждал, между прочим. Но не об этом речь. На их
бесчисленную армаду тебе плевать. Тебя волнует кто-то другой.