"Александр Рубан. Витающий в облаках (Фантастическая повесть)" - читать интересную книгу автора

"Полетим", - хотел он сказать, но не сказал, удержал это слово, крепко
сжав губы на звуке "п". Зачем? Не надо. Не надо хвастаться, не надо
говорить "гоп". Вот когда... - тогда и скажем.
- Сейчас мы п-посоревнуемся, - нашёл он наконец дозволенное слово и
продолжил, адресуясь уже несомненно и именно к ветру: "А что!
Посоревнуемся! - ему понравилась подвернувшаяся тема, и он решил её
развить. С левым ботинком он наконец справился, передохнул, рывками
расслабляя сведенные холодом мышцы, и взялся за правый. - Не с П-пашкой же
тебе соревноваться. С Прохоровым, а? - спросил он у ветра. - Не с
п-пьянчужкой же этим задрипанным. С-с-самогонщиком... Пашка пускай у себя в
ванной со своей п-половиной соревнуется. Пускай они там над своим аппаратом
п-потолок джинсами протирают. До третьего стаканчика... Так, нет? - весело
спросил он, легонько пристукнул правым ботинком об пол и огляделся.
Ветра не было. Может быть, он устал, а может быть, ему надоело
бессмысленно шарахаться по кухне и однообразно развлекаться с бельём. Он
теперь сидел на подоконнике, прерывисто дыша и изредка взмахивая крыльями
для равновесия, и створки окна отзывались тревожным звоном на каждое
неосторожное движение ветра.
От этого звука у Леонида сладко заныло под ложечкой, захотелось
тихонько встать и, украдкой закрыв окно, как бы ненароком столкнуть ветер
туда, в пятиэтажную пропасть, в родную стихию (его, а не Леонида родную
стихию!) и быстро защелкнуть шпингалет, стараясь не слышать обиженных
воющих воплей, отгородиться двойными стёклами от неуютной мокрой пустоты
сентябрьского неба, от низко нависших туч, которые отсюда, с земли, кажутся
мягкими и плотными - отнюдь не бесплотными - и, может быть, даже тёплыми,
как клочья разлохмаченной серой ваты, а вблизи, когда всем телом зароешься
в эти клочья (однажды это удалось Леониду), будет всё та же неуютная мокрая
пустота, и пронзительный холод, и ничего не видать вокруг, разве что
собственную руку, если пошевелить пальцами перед самым лицом... Закрыть
окно, может быть, даже законопатить, и на цыпочках вернуться в квартиру, в
её сонный тёплый уют, и заглянуть в Лёнькину комнату с раскалённым
камином - он спит, разметавшись от жары, на своей короткой подростковой
кроватке, угловатый, длинный, слишком длинный для своих восьми лет, и дышит
через рот (опять аденоиды), - поправить ему голову, неудобно откинутую
назад, со слипшимися на лбу мамиными кудряшками, а потом на цыпочках пройти
в нашу комнату, бесшумно стянуть с себя всё мокрое и забраться под одеяло -
тихонько, чтобы не разбудить Люсю, а когда она сонно потянется и повернётся
ко мне, осторожно прижаться к её горячим бёдрам своими продрогшими бёдрами,
ощутить её горячую сонную руку на своей продрогшей спине и её сонное тёплое
дыхание на щеке...
Он очнулся от хлёсткой мокрой пощечины и поднял голову. Это ветер не
усидел на подоконнике и опять разыгрался, то раскачивая бельё, то пробуя
плечом дверь.
- Не терпится тебе... - бормотнул Леонид, поднялся и подошёл к окну.
Ветер обрадовано сиганул наружу, растрепав ему волосы, оглушительно
свистнул и спикировал в темноту - теребить бумажного змея, ещё прошлым
летом застрявшего в проводах над проезжей частью проспекта Нефтяников. Змея
Леонид не мог видеть: из режима ночной экономии фонари на проспекте горели
через два - третий и вполнакала; но привычки юго-западного ветра были ему
хорошо знакомы по нескольким совместным дневным п... э-э... прогулкам. Он