"Вениамин Семенович Рудов. Черная Ганьча " - читать интересную книгу автора

раньше. Если прежде я приглядывался к себе и своим подчиненным с
неуверенностью в собственных силах, то теперь ясно знаю: все будет так, как
нам хочется. Я очень верю в добро - в нем сила человека. Все сбудется, жена,
потерпи. Тебе сейчас тяжело. Но кому легко? Мне, Кондрату Степановичу,
солдатам? - Он заметил ее насмешливую, у кого-то заимствованную, не свою
улыбку и будто накололся на гвоздь. Но опять же не дал волю чувствам. -
Знаю, что скажешь.
- Тем лучше. Избавишь от необходимости повторять твой же рассказ. Но
позволь спросить: неужели ты не видишь, что ничего не изменилось и ты
напрасно тратишь себя? Ведь как встретили в первый день, так и проводят.
Скоро забываешь обиды.


Насчет обиды она сказала напрасно. Суров зла не держал, хоть и помнил
первую стычку с Шерстневым... В плотной завесе весеннего ливня газик несся
вниз с косогора к мостику, где ярился и хлестал поверх настила мутный поток;
сдавалось, машину вот-вот подхватит и кинет в овраг, куда с грохотом
обрушивалась вода. Но вдруг шофер резко крутнул баранкой, нажал на
акселератор, газик взвыл и стремительно развернулся на сто восемьдесят
градусов, в момент оказавшись на вспаханной полосе и зарывшись в нее по
самые ступицы. Шум вспухшей речушки слился с гулом дождя и воем перегретого
двигателя, стоял такой треск, словно черт знает кто брызгал водой на
раскаленную сковородку.
Инстинктивно сгорбившись, Суров выскочил на пахоту, под дождь, подпер
газик плечом, почувствовал, как его с головы до ног обдало фонтаном холодной
грязи, а колеса продолжали вхолостую вертеться с бешеной скоростью. Суров
зло сплюнул, вытер лицо и снова плюхнулся на сиденье, приказав заглушить
мотор.
- Будем ждать у моря погоды? - спросил, помолчав.
- До заставы рукой подать. Пускай вытаскивают, - ответил солдат. По
всему видать, ему не больно хотелось самому идти за подмогой.
Суров закурил, спрятал сигарету в кулак, с силой захлопнул за собой
дверцу и шагнул в пронизанную дождем темноту. Щелчок дверного замка
прозвучал как последняя брань.
Минут пятнадцать, если не больше, он шагал в темноте, оскальзываясь,
едва не падая, и, когда подошел к ограждению, перед ним возник часовой в
накинутом на голову капюшоне, посветил фонарем, направив луч в лицо Сурову,
и тогда лишь спросил, как положено по уставу, кто идет.
- Капитан Суров. Ваш новый начальник заставы.
Часовой промолчал, снял телефонную трубку, соединился с дежурным.
- Муравей, ты?.. Дай-ка мне старшину... Нужно... Это вы, товарищ
старшина?.. Шерстнев говорит. Что?.. Виноват, докладывает рядовой Шерстнев.
Тут я гражданина одного задержал, говорит, что он - наш новый начальник...
Что?.. Алё!.. Алё!..
Их разделял проволочный забор. Суров молчал. Лил дождь. С накидки
ручьями стекала вода. Часовой медлил отпирать ворота, притворялся, будто не
может совладать с замком.
Но от заставы уже кто-то бежал, тяжело шлепая по лужам и громко пыхтя.
А через непродолжительное время перед Суровым выструнился крупный человек в
солдатском плаще, вскинул руку под козырек: