"Вениамин Семенович Рудов. Вьюга " - читать интересную книгу автора

последнего боя.
- Побывайте раньше в Поторице, - с мягкой непреклонностью попросил
Козленков. - Повидайтесь там с Г., может, вам он правду расскажет о сестрах.
Ведь он в одном доме с ними находился. И в ту страшную ночь, когда
бандеровцы их умертвили, он был на месте. Я не убежден, но... чем черт не
шутит, попытайтесь. Кстати, в Поторице живет близкий товарищ Пустельникова -
Андрей Слива. Его еще прозывают Синим Андреем, бывший мой пограничник. В том
бою он тоже участвовал. Правда, он не особенно разговорчив, но вам, может
быть, и расскажет - Семена он любил, большими друзьями были. - Так
напутствуя нас и провожая из дома, Филипп Ефимович на этот раз от разговора
ушел. - Обязательно зайдите в школу, - посоветовал напоследок. - Там хорошие
люди, помогут.


Рассказ третий

Раздеться Г. отказался. В куцем полушубке, неуклюже громоздкий, с
трудом протиснулся между столов, закрыл узкий проход, простуженно кашлянул,
осмотрелся украдкой. И когда после нескольких общих фраз его спросили,
помнит ли он историю с убитыми прачками и может ли ответить на некоторые
вопросы, относящиеся к гибели девушек, он как-то сморщился одной стороной
лица - словно зубы болели.
- А что я мог, пане? - спросил страдальческим голосом. - Вызвали
начальники, отдали приказ: "Будешь тут Советскую власть представлять". И
весь разговор. До копейки, значит. Будешь - и кончено! Согласия не
спрашивали. Время военное, разговоры короткие. Хочу я, не хочу - им дело
маленькое, им наплевать, начальникам. Приехали - уехали. А я за войта тут
оставайся. А с меня какой войт?.. Писать-читать не умею, крестик заместо
фамилии ставлю. Так и так, говорю, панове-товарищи, дайте спокойно дыхать,
найдите другого, а я, значит, простой мужик, куда мне в политику? За нее
свинцовую галушку схватишь. Начальники слухать не хотели. Печать в зубы -
бери, на справки всякие ставь. Взял. Ставлю. Крестик пишу. Вечер придет,
запрусь в хате, и хоть ты стреляй, хоть режь, хоть жги - не выйду. А то еще
куда в другое место ночевать иду, як волк хоронюсь. Так и жил. Вперед себя
беду толкаю, абы дальше...
В учительской было тесно, не повернуться. Два шкафа, набитых наглядными
пособиями и учебниками, кумачом на лозунги и красками, ученическими
тетрадками и еще всякой всячиной, три стола в чернильных пятнах. И посредине
он, бывшая власть, на краешке табурета, в поношенном, когда-то коричневом,
теперь неопределенного цвета кожухе в заплатах и подшитых кожей кустарных
валенках, похожих на бахилы петровских времен. Раскосмаченную голову опустил
вниз и редко ее поднимал, пряча глаза за набрякшими стариковскими веками.
Кто-то любопытный дважды подходил к дверям учительской, старик умолкал,
выжидая; слышался скрип половиц, осторожные шаги.
- Уши бы вам поотсыхали! - ругнулся и сплюнул наш собеседник. -
Завсегда вот так: где двое соберутся, третий нос сует - знать ему надо все,
хай бы ему ухи позакладало!.. И тогда так водилось, и сейчас бывает не
лучше...
Он говорил. Мы молчали. И он умолкал надолго. Его натруженные руки в
разбухших венах жили сами по себе, независимо от того, говорил он или