"Вениамин Семенович Рудов. Вьюга " - читать интересную книгу автора

мужа.
- Будет тебе выдумывать!
- Ты, Олюшка, брось. Я не предполагал...
Она его вдруг перебила:
- Мало ли чего не предполагал ты. - Она посмотрела мужу прямо в глаза,
даже с вызовом. - Кто не любил Семена? Женя была к нему равнодушна? Вера
Сергеевна? Или тебе он был безразличен? Сеню любили все. Кроме этого... Ну,
вспомни, рябоватый, вечно чуб на палец наматывал.
- Вацура?
- Я его терпеть не могла, Вацуру. В семнадцатой он был один такой
нахал. Сениного мизинца не стоил.
Петр Януарьевич украдкой мне подмигнул:
- Вот-вот.


В семнадцатой их было одиннадцать. Койки стояли почти впритык одна к
одной. Семен лежал между Ахметом Насибулиным и Вацурой, рябым
двадцатишестилетним сапером, раненным в ногу, но уже начавшим ходить при
помощи костыля. Наверстывая упущенное, Вацура после обхода врача слонялся по
госпиталю, надоедал сестрам и нянечкам или резался в самодельные карты,
отчаянно мошенничая при этом и сквернословя. Его отовсюду гнали, пустомелю,
откровенно смеялись над его рассказами о личных подвигах. Один Насибулин
побаивался рябого и, когда тот оказывался поблизости, втягивал голову в
плечи.
- Не боись, криворотый, - зло шутил Вацура и разражался хохотом. - Я
сам пужаюсь, на твое рыло глядючи.
Насибулин отмалчивался.
Семену по-прежнему было худо, плохо затягивалась рана в предплечье,
держалась высокая температура. Молчаливый, неправдоподобно длинный на
короткой и узкой ему солдатской койке с провисшей скрипучей сеткой, он
недвижимо лежал, часто впадая в беспамятство, иногда бредил и звал кого-то
невнятным голосом.
Прошло полмесяца со дня операции, постепенно, один за другим стали
подниматься поступившие в госпиталь одновременно с Семеном, делали первые
неуверенные шаги в узких проходах между кроватями. Один Насибулин оставался
ко всему безучастен, часами лежал лицом вниз, пряча в подушку обезображенный
подбородок. Иногда доставал круглое зеркальце и украдкой подолгу гляделся в
него, морщась и суживая глаза, и совсем редко, когда все засыпали, извлекал
из-под матраца завернутую в непромокаемую бумагу фотокарточку, на которой
был снят рядом с молодой женщиной, почти девочкой, одного с ним роста,
глядел на нее и плакал, глотая слезы и содрагаясь всем телом.
...Была ночь, и в который раз за долгие недели лежания Ахмет Насибулин
достал фотокарточку, смотрел на нее, вздыхал, но теперь без слез,
обреченно - как бы примирившись со своим непоправимым уродством, лежал к
соседу спиной, видно, не принимал его во внимание, безнадежного молчуна, за
все время не произнесшего даже нескольких слов.
В окно светила луна, при ее призрачном свете Ахмет рассматривал
фотокарточку, он знал на ней каждый штрих, каждую черточку, но разглядывание
стало потребностью. Он вдруг ощутил на своем плече горячую руку, вздрогнул в
испуге и дернулся.