"Руди Рюкер. Белый свет" - читать интересную книгу автора

дрянь, запивая молоком. На лице Эйприл застыло то кислое выражение, которое
появлялось всегда, когда она была по-настоящему несчастна. Я подумал, что
надо сказать что-нибудь приятное, но получилось лишь:
- Мне сегодня надо пораньше а школу, Эйприл. - Больше всего на свете
мне вдруг захотелось оказаться вне дома. Я принялся собирать свои вещи.
- Ну правильно, - заорала Эйприл. - Испортил мне утро, а теперь
бросаешь меня одну в этой дыре.
Почему ты не можешь найти настоящую работу в городе? Ты такой
безвольный и ленивый. Если бы ты не сидел всю ночь с трубкой и
наушниками...
Айрис смотрела на нас печальными глазами. Я поцеловал ее, вытер рот и
выскочил за дверь. Эйприл сидела на стуле и плакала. "Вернись к ней, -
сказал я себе. - Ну же". Но не сделал этого.
Я не дошел еще до конца квартала, как боль стала вполне терпимой.
Дойдя до угла, я уже мог нормально видеть. Похоже, начинался еще один
дождливый день. Хмурое небо выглядело так, будто до него было не больше
сотни метров. Но в этом освещении без теней была своя красота. Это было
почти похоже на восточную акварель с превосходно выписанными деревьями и
листвой на них. Я решил, что после обеда погуляю подольше. После вчерашних
переживаний мне совершенно расхотелось спать днем.
Я пробыл в своем кабинете больше часа до начала первого урока -
математики для специальности "Начальная школа" - в девять часов. Я немного
нервничал, ставя ноги под стол, но, разумеется, ничего не случилось.
Я решил, что мои переживания - не более чем кошмарный сон.
Мне все еще не верилось, что пять лет аспирантуры привели меня в
КОДЛу, поэтому я просматривал утреннюю почту в надежде на какое-нибудь
чудесное предложение, отправленное в последнюю минуту одним из настоящих
университетов. Но сегодня в почте была только реклама новых учебников да
тоскливое, малопонятное информационное письмо от комитета факультета
факультету в целом. Я пожалел, что не играю на бас-гитаре в какой-нибудь
рок-группе.
Я швырнул почту в мусорную корзину и взял в руки книжку по
дифференциальной геометрии, недавно одолженную мной в библиотеке колледжа.
По-настоящему с уютным чувством я взялся за формулы Френе для движущегося
трехгранника в искривленном пространстве. , Через несколько минут что-то на
поверхности стола привлекло мой взгляд. Это оказалось треугольным клочком
бумаги, на котором незнакомым почерком было что-то написано. Наверное, он
лежал под книгой. Я попытался подавить в себе ощущение, что эта бумажка
как-то связана с моим кошмаром, и взял ее в руку. Бумага была толстой,
похожей на пергамент. Два края - прямые, а третий - неровный. Похоже на
уголок, оторванный от страницы в старой книге. Чернила были красно-бурыми.
Высохшая кровь, безнадежно подумал я. Надпись четкая, но алфавит
какой-то другой. Вдруг я понял, что смотрю на зеркальное письмо. Я
попробовал расшифровать его, но был слишком расстроен, чтобы понять, что к
чему. Я подбежал к шифоньеру и приставил клочок к зеркалу на двери.
"Возведи в квадрат мое число для бирки", - прочитал я.
- Все из-за таких парней, как ты, Рэймен, - быстро произнес чей-то
голос.
Я вздрогнул и обернулся. Это был Джон Уилдон, профессор. Он был
скромным, но при этом очень неприятным человеком. Мне редко когда удавалось